Демесси был мертв, мертвее и быть уже не могло, даже если бы его мать решилась в свое время, когда носила еще его во чреве, прибегнуть к особым услугам ясновидящей Жозефины.

Так-то вот!

И теперь не оставалось ничего другого, как извлечь наибольшую выгоду (?) из сложившейся ситуации. При том положении, в котором я очутился… уберусь я чуть раньше или чуть позже… к тому же то, что мне предстояло сделать, займет не так много времени.

Я подошел к двери, от всей души желая, чтобы тот тип, уходя, не запер меня здесь в обществе жмурика. Нет. Я повернул ручку, и дверь отворилась. Ключ по-прежнему торчал в замочной скважине. Я вынул его. Прислушался. Ничего особенного, какие-то шумы, но самые обыкновенные. Те самые, что сопутствовали мне с той минуты, как я вошел в этот дом. Точно такие же и к тому же, как прежде, немногочисленные. Ничего нового или внушающего тревогу. Я вернулся в комнату и заперся изнутри.

Окно выходило на улицу. А точнее, на древесно-угольный склад, в этот час совершенно безлюдный. На фоне неба виднелась островерхая крыша ангара. И ни души в этих сверхтемных глубинах. Нечего было опасаться нескромных глаз; следить за мной было некому. Можно было бы зажечь свет, если бы в этой комнатенке отыскался какой-нибудь огарок. Я отправился на поиски выключателя. И нашел-таки его, хотя он едва держался. Я повернул выключатель, и на потолке вспыхнул свет, как и следовало ожидать, желтый и анемичный, похоже, такие лампочки слабого напряжения фабрикуются исключительно на потребу хозяев ночлежек, будь то арабы или овернцы.

Преодолев отвращение, я вернулся к Демесси и полностью открыл его тело, швырнув в сторону изъеденное молью одеяло. И правда, Демесси одет был что надо. Тут уж ничего не скажешь. Светлый костюм в клетку, сшитый, видимо, на заказ. Вполне сгодится для гроба. Я посмотрел, что с ним все-таки приключилось. Свернувшаяся кровь (вот только нельзя определить, давно ли) застыла на подушке, там, где покоилась его голова. И немного крови было на простыне, в области поясницы. Подушка и простыня вовсе не нуждались в дополнительных пятнах, чтобы превзойти все допустимые границы грязи. Я осторожно подвинул тело, повернув его на бок и поддерживая в таком положении. Демесси схлопотал классный удар по затылку. Он, верно, здорово прочувствовал его, если только не умер сразу. Надо будет проверить. На его великолепном новеньком пиджаке красовалась дыра возле лопаток, и почти по всей спине расползлось кровавое пятно. Ему, стало быть, всадили еще и нож. Это мне совсем не нравилось. Демесси, верно, тоже это не понравилось, но ему в отличие от меня не приходилось подгонять все под наспех придуманную теорию. Я положил труп в изначальное положение и обыскал его. Черта с два. В карманах было пусто. Я набросил на него одеяло примерно так, как было, когда я пришел.

В углу комнаты стоял хромоногий шкаф. Я открыл его. На полке лежал чемодан, содержимое которого я проверил. Тряпье, одно тряпье – то самое, которое описывала Ортанс, то есть одежда, в которой он ушел в тот день с улицы Сайда, чтобы никогда уже не вернуться, и еще другое – рабочие комбинезоны, на редкость замызганные. Я в самом деле не понимал, что все это означает. И у меня не было времени подумать над этим. Я исследовал карманы всех этих тряпок и ни черта, конечно, не нашел.

Поставив чемодан обратно в шкаф, я закрыл его, подобрал свою шляпу, все еще валявшуюся на полу, выключил свет и, прежде чем рискнуть выйти в коридор, прислушался – нет ли чего подозрительного. Похоже, что не было. Я выскользнул наружу, придержав дверь, чтобы замок защелкнулся бесшумно, и удалился прочь, унося с собой ключ. Он мне еще пригодится, если я вернусь… если надумаю вернуться. Без всяких заковык и неприятностей я выбрался на улицу Паен, унылую и пустынную, пронизанную резким ветром.

Я добрался до своей колымаги, сел за руль и, очутившись в полном одиночестве на темной улице, попытался дать роздых себе и своей ушибленной черепушке. Двухцветная американская машина, у которой я припарковался, за это время отчалила. И я все думал, устыдила ли моя «дюга» ее владельца. И еще я думал о том, выплачивает ли служба социального обеспечения хоть какую-то толику оставшемуся в живых члену неузаконенного семейства в случае смерти другого. Я ничегошеньки об этом не знал. С ума сойти, сколько всяких вещей я не знал, если вдуматься хорошенько. Спустя какое-то время я закурил трубку, включил сцепление и взял курс на улицу Сайда.

Но вовсе не для того, чтобы сообщить Ортанс о ее вдовстве.

А между тем дверь открыла, когда я постучал, именно вдова, только она давно уже не носила траура. Стройная и, можно сказать, элегантная в своих скромных одеждах, она удивительно была похожа на свою дочь. Я снял шляпу, и ветер, гулявший по лестнице, вздымавшейся прямо к небесам, взъерошил мне волосы и охладил своим дыханием шишку, украшавшую мой затылок.

– Добрый вечер, мадам,– сказал я.– Мадам Мариньи, не так ли? Извините за беспокойство. Вы меня не знаете, но я немного знаком с вашей дочерью. Мне хотелось бы повидать ее. Мое имя Бюрма. Нестор Бюрма.

– А! – произнесла она несколько странным тоном, в котором сквозила тревога. Тогда как мой голос невольно прозвучал резко и повелительно. Как у полицейского, если уж говорить начистоту.– А! Входите, месье. Я…

Она не закончила фразы. Я вошел. Квартира, точно такая же, как у четы Демесси этажом ниже, была очень чистенькой, но без проблеска радости. Мадам Мариньи оглядела меня с ног до головы.

– Вы хотите ее видеть или…– вздохнула она,– или просто пришли по ее поводу?

– Скажем, и то, и другое,– смягчившись, ответил я с улыбкой.

– Она сделала какую-нибудь глупость, месье?

Глаза ее смотрели на меня с мольбой.

– Глупость? – повторил я.– Вы считаете ее способной на это?

– О, откуда мне знать? Видите ли, месье, я так волнуюсь, мне вечно приходится волноваться… Вы не… Извините, но вы-то ведь уже не молодой человек… Так вот я хочу сказать, что, когда за ней приходит или спрашивает ее какой-нибудь молодой человек, один из тех, с кем она встречается, я тоже волнуюсь, потому что боюсь, как бы они не наделали глупостей, но когда это кто-нибудь вроде вас… я начинаю думать, а не идет ли речь о какой-то еще более серьезной глупости. Она ведет себя так свободно, так своевольно… Хотя знаете, месье, девушка она совсем не плохая. Здесь все ее критикуют за то, что она ведет себя свободно, может, даже чуточку свободнее, чем следует, не знаю, или просто потому, что завидуют ее молодости, ее красоте, но… но девочка она неплохая.

– Напрасно вы волнуетесь,– солгал я.– Я пришел к мадемуазель Жанне по поводу работы.

– Вы хотите дать ей работу?

– Да.

И тут я не совсем соврал.

– Боюсь, что вы напрасно побеспокоились,-с огорченным видом сказала мадам Мариньи.– Конечно, она еще не вернулась, и я не знаю результата, да и сама она, может быть, еще не знает, но…

– Какого результата?

– Она позвонила по объявлению, напечатанному сегодня утром в газете. И на вторую половину дня ей назначили пробу.

– В котором часу?

– Это должно занять у нее все время после полудня.

– А где это?

– Я уж и не помню. Кажется, где-то в нашем квартале. Если хотите, я поищу газе…

– Не стоит. Так, значит, ее нет?

– Нет, месье.

– И все-таки мне надо бы с ней встретиться… чтобы знать, на что рассчитывать, понимаете?

– Разумеется…

Она взглянула на ручные часы.

– Четверть девятого. Для нее это не поздно. И я не знаю, вернется ли она к ужину… Я никогда ничего не знаю… она меня ни о чем не предупреждает… хотя и понимает, что я волнуюсь, и все-таки она неплохая девочка… Но этот дом… она его не выносит… Если нам удастся найти что-то другое, может, она опять станет такой, как прежде… не такой своенравной… не такой взбалмошной…

– Не стану вас больше задерживать,– сказал я.– Еще раз прошу извинить меня за беспокойство. Я приду попозже.