– Вы меня звали, сэр? – заглянув как-то в ванную комнату, спросил слуга Черчилля Норман Макгован после того, как с удивлением услышал рокочущий голос из ванны.

– Нет! – раздалось в ответ. – Я разговариваю не с тобой, Норман, я обращаюсь к членам палаты общин![212]

Одной тщательной работой над текстами подготовительный процесс не ограничивался. Черчилль внимательнейшим образом изучал речи великих ораторов прошлого – Оливера Кромвеля, Уильяма Пита, Уильяма Гладстона. Он знал наизусть практически все выступления своего отца, лорда Рандольфа. Штудируя речи своих великих предшественников, Черчилль обращал внимание на стилистику, перенимал секреты убеждения, постигал основы композиции. Он считал, что, как и большинству других ремесел, составлению речей можно научиться.

«Способности к риторике не относятся к дару, их можно развивать», – указывал великий политик[213].

Безусловно, Черчилль знал, о чем говорит. Он был шепелявым от рождения, никогда не занимался с фониатром, не проходил практику в элитном Дискуссионном клубе Оксфорда – и тем не менее вошел в число крупнейших ораторов эпохи. Главное, не отчаиваться, не терять веру в себя и, конечно, не забывать о том, что самые крепкие побеги успеха прорастают, сдобренные каплями испарины после тяжелого труда.

По мнению Черчилля, главным признаком неудачных выступлений является отсутствие идей, а иногда и смысла. Он часто подмечал и высмеивал эту особенность. Например, характеризуя члена парламента адмирала Чарльза Бересфорда, Черчилль сказал о нем:

«Он может быть отнесен к числу тех ораторов, которые до того, как начать выступать, понятия не имеют, о чем они будут говорить. Когда они выступают, они не знают, что они говорят. И наконец, когда они заканчивают свою речь, они слабо представляют, что только что донесли до публики»[214].

В другой раз, упоминая горе-ораторов, Черчилль указал на то, что «они готовы пойти на огромные жертвы ради своих убеждений, только они не знают, за что ратуют. Они готовы умереть за правду, только не знают, что есть правда»[215].

Обращая внимание на отсутствие смысла в речах выступающих, Черчилль не щадил не только рядовых депутатов, но и уважаемых членов британского истеблишмента. В частности, во время дебатов в палате общин в марте 1933 года он следующим образом высказался о премьер-министре Рамсее Макдональде:

«Мы знаем, что он имеет особые способности к тому, чтобы заключить в максимум слов минимум смысла»[216].

Мастер риторики, Черчилль считал: прежде чем начать выступление, оратор должен четко представлять, что он скажет аудитории, какую идею вложит в умы слушателей и к каким выводам приведет их в конце. Еще в юные годы, работая над эссе «Леса риторики», он вывел формулу, что секрет успешного выступления состоит не столько в демонстрации фактов[217], сколько в демонстрации идей. Именно поэтому, отвечая на вопрос, «нравятся ли вам слушать чужие выступления», Черчилль с сожалением замечал: «Слишком много публичных выступлений и слишком мало индивидуальных мыслей»[218].

Английский историк Ч. Мастерман дал следующий портрет мыслительной деятельности Черчилля-оратора:

«Идея приходит в его сознание извне. Затем она обволакивает его мозг, набирая силу, как снежный ком. После вихревых порывов риторики он начинает убеждаться в том, что прав, и это дает ему силу отбиваться от каждого, кто его критикует. Он „риторик“ в греческом смысле этого слова, раб слов, при помощи которых его мозг формирует свои идеи. Он отдает свои идеи риторике так, как музыкант отдает свои идеи музыке. Он может убедить себя в почти любой истине, если она начинает стремительное про движение вперед посредством риторической механики».

«Сказанное не означает, что Черчилль брался за любую идею, заботясь лишь о словесном ее оформлении, он не был поверхностным бретером и примитивным демагогом, – комментирует профессор А. И. Уткин. – Но страсть к слову была попросту неотделима от его личности»[219].

Однажды и сам Черчилль сравнил речь с симфонией: несмотря на несколько частей, в ней всегда есть главная тема, которую композитор слышит задолго до завершения композиции[220].

Современные исследователи проблем коммуникаций отмечают, что отсутствие смысла в сообщениях является бичом не только публичных выступлений, но и всего межличностного общения. Специалист в области поведенческих теорий профессор Кит Дэвис констатирует: «Неудачное сообщение, написанное на глянцевой бумаге, от увеличения мощности громкоговорителя не станет лучше». По мнению Дэвиса, лейтмотивом успешных коммуникаций должно стать обязательное правило – «Не начинайте говорить, не начав думать»[221].

Черчилль считал, перед тем как взойти на трибуну, выступающий должен пропустить через себя основные идеи своей речи.

«Прежде чем вдохновить кого-либо, оратор должен вдохновить себя, – указывал он. – До того как заставить публику возмущаться, сердце оратора само должно преисполниться ненависти. Прежде чем вызвать слезы у слушателей, оратор сам должен плакать. Перед тем как убедить, оратор должен сам поверить в то, что собирается сказать»[222].

Черчилль понял эту фундаментальную истину в самом начале жизненного пути. За годы выступлений на публике он довел свое умение выступать до высочайшего мастерства. Даже политические противники Черчилля не могли не признать, что его речи вызывают эмоциональный отклик в сердцах слушателей. «Никто не мог слушать его речи, не будучи тронутым», – признавался лидер левого крыла лейбористов Эньюрин Бевен[223].

Древнегреческий философ Платон в одном из своих трудов отметил, что «хорошее начало – половина дела». Публичные выступления не исключение. Не случайно Черчилль всегда придавал большое значение первым минутам перед аудиторией.