– Очень приличные по тем временам деньги,  – пояснил доктор.  – Я не отдал...  – он растер в пальцах пустоту, точно пытаясь в пустоте нащупать характер своих тогдашних предчувствий,  – Что-то здесь не то понимаете?

– Как он выглядит?

Врач задумался. Как? Обычно. Очень симпатичный молодой человек, интеллигентное лицо, аккуратная стрижка, прилично одет.

М-да, исчерпывающая характеристика.

– Вообще-то, все это,  – он помахал тетрадкой,  – можно взять и в другом месте, в РЭУ, например. За исключением чисто медицинских аспектов, естественно. И вот еще что...  – он увел взгляд в потолок.  – Этот парень очень похож на одного молодого человека, что-то рекламирующего по телевизору... То ли компьютеры... То ли какие-то информационные системы...

 – выскочило у меня, и доктор мелко закивал: вот именно, именно, только этот – нетелевизионный – ярко выраженный блондин.

Я скомкала бумажку с рецептом и бросила ее в пластиковое ведерко, стоящее под рукомойником; если мне впредь понадобится вылечиться от простуды, я не стану пить аспирин, а просто выйду во двор и закричу: я иду искать, и я не виновата, что обаятельный плейбой с ямочкой на щеке не спрятался.

Чтобы добраться до РЭУ из поликлиники, надо пересечь Агапов тупик по диагонали, миновать Пряничный домик, свернуть во двор, по центру которого стоит огромная лужа; в среднем подъезде пятиэтажного казарменно-унылого дома и располагается заведение, аббревиатурное наименование которого дешифровать я не в состоянии.

Пряничный домик – еще одна из достопримечательностей Агапова тупика. Это крохотный двухэтажный особнячок, настолько миниатюрный и уютный, что всякий раз, проходя мимо, я мечтаю стать великаном: чтобы погладить его по головке, как маленького ребенка. В последние годы он явно запаршивел и обветшал. Тем разительней перемены, произошедшие с домиком в течение нынешнего года.

Сюда въехала какая-то коммерческая контора.

Первым делом эти ребята счистили многослойные коросты штукатурки, обнажили красный кирпич и тщательно его отчистили шкуркой. Заменили рамы, вставили новые стекла, одели оконные впадины в намордники ажурных медных решеток. Нахлобучили на подъезд длинный, как у бейсбольной шапки, козырек.

В Пряничном домике всю жизнь обитала наш дворник Рая. Она равнодушно взирала на усилия коммерсантов, поскольку сама – по современным правилам, неизвестно как, скорее всего, в страшной неразберихе, возникшей сразу после разрешения на приватизацию жилья, – она успела прибрать квартиру к рукам и получить свидетельство о передаче ее в полную дворницкую собственность.

Фирма с козырьком предлагала Рае деньги и квартиры в других районах, однако наш дворник на переговоры не идет, ссылаясь на то, что "она в своем праве" – это во-первых; а во-вторых, она где родилась, там и умрет; в-третьих, она завещала квартиру дочери.

Раина дочка –пугливое, бессловесное создание лет восемнадцати – работает как раз в РЭУ, где занимает какую-то пыльную второразрядную должность.

Раза два в жизни мне приходилось попадать в эти узкие коридоры, согласно казенному вкусу отделанные лакированной фанерой, и однажды привелось видеть Раину дочку, забившуюся в угол у окна; в ее больших черных глазах стояли ужас и тоска – коллега, дебелая девка с крашеной шевелюрой и основательно заштукатуренным лицом, повествовала – сколько я могла разобрать по обрывку фразы: "...и вот когда он в седьмой раз на меня полез..." – о чем-то очень увлекательном.

Рая сидела на лавочке у своего личного суверенного подъезда (вход в ее квартиру отдельный, боковой). Я составила ей компанию.

– Вот говны!  – глухим голосом открыла Рая беседу. Требовалось плавно войти в разговор, я кивнула в знак согласия:

– Точно, Рая, настоящие засранцы!

Рая, почувствовав во мне родственную душу, принялась что-то быстро и путано рассказывать. Ей в последнее время стали названивать – каждый день. Кто? А черт его знает. Советуют собирать манатки и сматываться, а то будет хуже. И вешают трубку.

– Ты к Гульке зайди,  – посоветовала Рая, узнав о целях моего визита в РЭУ.

Гулька? Ах да, Гульнара, так звучит полное имя ее дочери.

В полутемном коридоре густо, сочно пахло чем-то искусственным, хлорвиниловым. Нужная мне дверь оказалась запертой. На стук открыла Гуля.

– Обед сейчас,  – пояснила она и пригласила в комнату с пустыми канцелярскими столами.

Я рассказала.

– Светленький такой?  – спросила она.

Да, да, и похож на телевизионного парня, который – "телемаркет – глобальная информационная система".

Точно, вспомнила Гуля, примерно полгода назад приходил. На каждый стол положил по шоколадке и всех очаровал. Потом она (Гуля покосилась на стол у двери, и я догадалась, что за "она": та крашеная, на которую по семь раз за ночь лезут...) всех выпроводила, заперлась с ним.

Больше Гуля толком ничего не знала.

– Эй! – окликнула она меня, когда я уже выходила в коридор.  – Я его потом видела несколько раз, неподалеку тут, на большой улице. Там универмаг, а дальше, в том же доме, кафе. И тенты на улице. Знаете?

Знаю. Это самая сердцевина Большой улицы. Все лето перед входом в кафе стояли белые столики под яркими пляжными тентами. Там пиццерия. И ларек, раскрашенный в "национальные" цвета Пепси-Колы.

– Может, чаю попьем?  – спросила Гуля.

– Не могу. Мне надо успеть добежать до города Тольятти.

И без того огромные темные глаза Гули расширились – я развела руками:

Вторую половину дня я провела у Панина, упершись в телевизор. Хозяин отсутствовал, в квартиру меня впустил Музыка. Я вертела программы, то и дело натыкаясь на знакомые голоса, живущие во мне самостоятельно, на уровне чистого звукового образа, так что совмещение звукового и зрительного рядов меня иногда озадачивало. Так, в целом сносный текст о нежнейшем суфле "Милки-уэй" оказался иллюстрированным совершенно идиотской сценой; я так и не поняла, в чем у них там "фокус". Отлично сделана "Смирновская" – просто потрясающий клип. Ваучерная тема чудовищно бездарно отработана – скорее всего, идиотизм воплощения диктуется лукавством самой посылки: "Впервые в истории России народ стал хозяином своей страны". Просмотрев рекламные ролики "Пэди Гри Пал", я на время оставила свое занятие и пошла на кухню. Музыка заседал там со своим приятелем, которого у нас в Агаповом тупике зовут, если не ошибаюсь, Костыль.

Панин мне как-то рассказывал о занятной идеологической эволюции, проделанной Костылем за время перестройки: от матерого антикоммунизма до той социальной доктрины, которая у нас вошла в моду с легкой руки Емельяна Пугачева: согласно этой доктрине всякого, кто тебе не по ноздре, непременно нужно подвесить на фонаре за детородный орган.

Я пригласила их к телеэкрану и сказала, что нет никакой нужды тратить средства на создание оппозиционных партий, издание газет и зубодробительных книжек – если кто-то и спровоцирует у нас социальную революцию, так это не коммунистическая партия, а компания "Пэди Гри Пал".

Костыль, сжав кулаки, угрюмо взирал на экран, где собака в один присест сжирала порцию сухого корма стоимостью, наверное, аккурат в размер его пенсии; затем он сделал резкое движение в сторону телевизора – возможно, намеревался вынуть собаку из экрана и подвергнуть ее известной экзекуции на фонарном столбе.

– Это же сука, а не кобель!  – пыталась я остановить его порыв.