– Нет, Зина, никуда я не пойду.

Буду лежать, глядеть в потолок – здесь моя суверенная территория; пусть нивы повыгорели, вишневые сады порублены на дрова, а дом сгорел – ничего, будем жить. Сложим новый дом, сложим печь – это перво-наперво: зима обещает быть свирепой, и очень важно, чтобы в доме было тепло; а что закрома пусты – это не беда, нам не привыкать; засыпят нас снега, будем лежать, слушать потрескивание лучины и греться теплом: ты – моим, я – твоим, иди, подвинься ближе, обними меня и помолчи. Нет, еще не весна, не оттепельная вода пролилась на подушку, это я просто плачу.

Я ни разу в жизни не стрелял в людей, говорил он в темноте, ни разу; это – не люди; я долго ходил вокруг каждого из них, присматривался – нет, это не люди. Кабаны, говоришь? Пожалуй, дикие свиньи – на них столько крови на каждом, что им не отмыться... Да, заказ на них мне оформляли точно такие скоты. Что ж, таковы у нас законы охоты. Но те четверо получили то, что заслуживали. В стрелковом спорте есть такая дисциплина, называется "Бегущий кабан": мишень быстро движется в створе тира, и ты должен успеть с ней разобраться, пока "кабан бежит"; все как в жизни, с той лишь разницей, что в жизни тебя могут поддеть клыками... От последнего "заказа", говорил Зина, я думал отказаться: этот седовласый кабан ничуть не хуже и не лучше других; но перед поездкой за город на площадку для пейнбола я кое-что выяснил... Он педик. Черт с ним, это его проблемы. Но он оказался педиком с причудами: разнообразия ради он иногда покупал детей. Как покупал? Да очень просто – сейчас масса беспризорных пацанов шляется повсюду. Ему их отлавливали. Я знаю, как это выглядит, и потому там, на опушке, он перестал быть для меня живым человеком... Когда он поднялся, я видел перед собой только плоскую мишень. Мне стало не по себе...

– Они же убьют тебя!

Нет, спокойно возражал он, они меня не тронут. Инстинкт, толкающий поддеть клыками кабана из соседнего стада, в них неистребим, он в них живет настолько же естественно, как инстинкт продолжения кабаньего рода. И, значит, они меня не тронут. Пока... Пока есть потребность в штучной ручной работе. Я им необходим. Им без меня пока не обойтись. Снайпер – это не более чем профессия в длинном ряду рыночных профессий; не совсем обычная, редкая профессия – однако без нее наш капитализм пока существовать не может.

Я поднялась засветло, осторожно выбралась из постели и босиком, на цыпочках, совершила разбойный рейд по квартире.

Зеркала, которые можно было снять со стен, тумбочек, столов, я спрятала в шкаф, встроенный в стенку в прихожей.

Сварила кофе, села на кухне; смотрела в окно, как ночь медленно перетекает в утро.

Он сразу заметил пропажу.

– Теперь будешь смотреться – в меня,  – сказала я.

Зина усмехнулся и сокрушенно покачал головой: пусти девушку в дом... За завтраком он вдруг спросил: а как у нас там дела, в Доме с башенкой? Я сходила в прихожую, принесла куртку, достала из кармана листок из Варвариного блокнота, еще раз отчеркнула нужную строку ногтем.

– Это уже похоже на правду,  – задумчиво произнес Зина.  – Тут должен быть замешан кто-то солидный. Тебе что-нибудь известно про эту фирму?

– Все. И – ничего.

– Хороший ответ...

– В этой лавочке заправляет мой бывший муж.

Я рассказала, что знаю сама. Поделилась сведениями, относящимися к поздним временам – их я почерпнула в романе Панина.

– Какой матерый человечище!  – с оттенком восхищения оценил Зина моего бывшего мужа.  – Настоящий кабан!

Смысл этой реплики дошел до меня с некоторым опозданием. Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза. Наконец, Зина бросил вилку, которой рассеянно ковырял заботливо приготовленную мной яичницу, – взвизгнув, вилка соскочила со стола на пол.

– Вряд ли этот твой Федор Иванович сам принимал решения. Вожаков играет стая. Он просто подтягивал под себя недвижимость; детали – что? откуда? за счет чего? – его наверняка не интересовали, скорее всего, он даже не знает о существовании этих несчастных стариков – не тот уровень; его дело – стратегия, остальное выполнит стая, сатрапы...

Именно так, Зина, именно! Федор Иванович в нужный момент просто умолкнет и подожмет губы: делайте как знаете, однако – без меня. Я слишком хорошо его знаю: сам он ни в чем не участвует. Он человек молчаливых решений.

А сатрапы отлично умеют читать по глазам.

Взгляд у Зины был тяжелый, с примесью какого-то холодного, но жидкого металла – наверное, ртути. Не стоило касаться этой темы. Человек, преследуемый чувством, что он взялся из ничего, гораздо глубже, чем остальные, должен понимать, что значит уйти в никуда, пропасть без вести и не иметь даже такой малости, как холмик за кладбищенской оградой.

– Так, говоришь...  – тон его заставил меня похолодеть,  – кабан, говоришь?

Он встал, прошелся по кухне, вернулся на свое место, сложил руки на груди.

– Будем считать, что мы оформили этот заказ.

Я сдавила ладонями виски.

Нет, охотник, я всего лишь белка, маленький зверек с пушистым хвостом; я питаюсь орехами и сушеными грибами – вкус человеческой крови мне неведом; у меня острые коготки, иногда я пускаю их в ход, но сабельно-кривых клыков у меня нет, – такие клыки положены тем, кто привык вспарывать брюхо себе подобным; оставим этот инстинкт им, у нас другая порода; сочинять так сочинять: мы будем следовать строго в русле избранного жанра и завершим этот сюжет согласно фирменному лозунгу компании "Рэн Ксерокс"

– Что ты задумала?  – спросил Зина после паузы; глянул на часы, поморщился  – наверное, опаздывал на работу и вот уже окончательно опоздал.  – Я поеду с тобой.

Нет, охотник, это мое сугубо личное дело, и, кроме того, я хочу сейчас взять у тебя клятву: ты больше никогда не выйдешь на свою охотничью тропу, никогда, а твой замечательный "С – ССР" калибра "семь-шестьдесят два" мы во что-нибудь переплавим и перекуем на орала.

Я позвонила Панину, спросила, где искать контору Федора Ивановича. По дороге заехала к косметологу – профессор отнесся к моему предложению с некоторым недоумением, однако после недолгих переговоров ответил согласием.

В офис я проникла без особых проблем: Панин связался со своей пассией из приемной, поэтому мы обошлись без формальностей.

– Панин очень хороший человек,  – сказала я ей.  – С ним легко и просто – кататься на лыжах, лежать в постели и ходить по компаниям. Но жить с ним трудно.

Она улыбнулась и облизала кончиком языка верхнюю губу:

– Я знаю...

Дверь плавно отворилась – в приемную выглянул Федор Иванович; кажется, он собирался о чем-то перемолвиться с секретаршей, но тут заметил меня и метнул свирепый взгляд на сотрудницу.

Та отыграла роль на "пять": сделала глупое лицо, извинительно повела плечом, заглянула в свой блокнот:

– Сказали, что дело архисрочное, не терпит отлагательств и касается лично вас... Я просто не успела доложить.

В ответ она получила энергичный взмах руки ("Черт бы тебя!"), мне достался сдержанный кивок ("Заходи, раз пришла!") – на то он и человек молчаливых решений, чтобы изъясняться на языке мимики и жестов.

Он уселся за рабочий стол, габаритами напоминавший средний танк, откинулся в кресле, сцепил пальцы на животе.

Я подошла вплотную, пальцем коснулась его верхней губы.

– Вот этого не надо, Федор Иванович! Не надо поджимать губы – этот номер у тебя, наконец, не пройдет.  – Я отступила на шаг, оглядела кабинет.  – А где тут у тебя коньяк? Панин меня уверял, что ты поишь коньяком всяк сюда входящего.