– Был налет по дороге?

– Был.

– Вижу по лицу, что был. Не переживай, на весах не видно.

И отдал Алеше заполненную накладную со штампом «Груз принят». Размышляя о пережитом, Алеша решил, что между возчиками и ребятишками был сговор, что на околице, где нет свидетелей, они растянут обоз, а ребятишки схватят по кочану и огородами отнесут мамкам. И чтоб никто не видел: теперь и за кочан капусты могут три года дать. Но хотелось мужикам, завтра уходящим на фронт, хоть что-то доброе сделать для семьи, хоть кочан капусты добыть. А такая кроха с воза – что комар на весах.

Когда Алеша проходил мимо полустанка, там стоял военный эвакогоспиталь. Пыхтел паровоз где-то, людей у состава не было видно, было довольно тихо. Погруженный в свои мысли, удаляясь в сторону поселка, он вдруг услышал:

– Алеша, если это ты, то обернись, взгляни на пятый вагон, это я, Лена!

Он узнал голос и бросился обратно к составу, на ходу отыскивая пятый вагон. Он увидел открытое окно… и золотые волосы, и руки, руки, которые плавали по внезапно потяжелевшему воздуху. Это была Леночка, и почему-то застучало сердце не так, как обычно.

– Леночка, – только и успел прокричать он, – это я, я! И Димыч со мной, у нас все хорошо.

– Я знаю, я была дома, – ответила она, сложив ладони рупором. – Мы едем на фронт. Сейчас поезд тронется… вот и тронулся. До свидания, до скорой встречи в Москве, у нас. Потрепи за меня рыжие кудри Димыча!

Она еще долго махала рукой и что-то кричала, а Алеша застыл как вкопанный, пока вагоны, подпрыгивая на стрелках, не убежали вдаль, за могучим паровозом. Он еще долго стоял на полустанке, повторяя: «Леночка, Леночка, ну как же так, как же так…»

И поезд давно исчез, и сердцебиение вошло в нормальный ритм, и он уже мог спокойно думать и посмотреть на себя со стороны. «Что, собственно, произошло, что меня так взволновало? Лена! Недаром я любил ходить к Димычу, когда там бывала Леночка. Тогда это было понятно: мне нравилось приходить к ним, видеть и говорить с ней, и читать стихи, и смотреть, как она их слушает… Но сейчас было все как-то по-другому. Ее облик, волосы, голос… Было достаточно услышать ее голос, даже не увидеть ее, а сердце уже вырывалось из груди. Восьмиклассник влюбился в младшего лейтенанта – вот что со мной произошло! Надо забыть Лену: это свойственная мне влюбчивость, а Лена – просто старший товарищ, и все. Алешка, иди и топай своей дорогой».

В день их отъезда почему-то более интенсивно, чем обычно, доносилась артиллерийская канонада и, не дождавшись пассажирского, уже в надвигающейся ночи они всей группой разместились на площадке товарного вагона. Это был «порожняк», спешивший в Москву за очередным грузом для фронта. Алеша с Димой повисли на ступеньке площадки, одной рукой держась за поручни, стараясь откинуть тело как можно дальше от вагона, навстречу ветру и искрам паровоза. Но ветер относил дым от болтающихся на ступеньке ребят по другую сторону вагона, лязгали буфера, и вагон раскачивался и подпрыгивал на стыках рельс.

– Алешка, вот это жизнь, красота!

– Димыч, смотри над нами «ведут» фашиста!

– Где, где? Вижу, ура!

В перекрестье прожекторов четко был виден серебристый самолет и вокруг него венцы разрывающихся зенитных снарядов.

– Что же они никак не могут в него попасть!

– Подожди, попадут. Попали, ура!

Было видно, как из плавного полета самолет перешел в штопор, и за ним потянулся черный хвост дыма.

– Только наших соколов почему-то не видно. Почему, Алешка, как думаешь?

– Наверно, для решительного боя готовятся, здесь и зенитки справятся.

Вскоре на какой-то станции их поезд остановился рядом с пассажирским составом. «Если пассажирский, – решили ребята, – то только на Москву», и вся группа, как горох с полки, посыпалась с площадки товарного вагона. А их состав тут же тронулся дальше, быстро набирая скорость. Двери в пассажирские вагоны оказались закрытыми, и стоять так близко от бесконечно длинного и летящего с каждой минутой все быстрее товарного состава, поднявшего настоящий ураган пыли, стало опасно.

– Ребята, садитесь на корточки или прямо на землю цепочкой один за другим посередине, между составами. Задний пусть держит переднего за плечи, вещи по бокам. Глаза закрыть, дышать носом, – вдруг закричал Алеша, – слушать мою команду всем!

Может быть, из за грохота вагонов не все слова были услышаны, но уже через мгновение все сидели на земле, и учительница тоже, а потом, когда товарный прошел, долго отряхивались от пыли, трясли курточки, пальто, платки.

– Ну вот, все живы-здоровы, а в баню пойдем в Москве.

– Алешка, откуда это у тебя?

– Что?

– Способность командовать. Ты же всегда говорил о себе как о штатском, цивильном.

– А ты чего молчал, известный по всему Кривому боксер, а в будущем военный начальник?

– Не успел! Откуда ты взял про военного? У них на первом месте: «Вперед, любой ценой!» Это не для меня, я добрый.

– Добрый, добрый, а нос мне своротил.

– Алешка, ты мне всю жизнь об этом будешь напоминать?

– Димыч, я хоть раз об этом вспоминал? Ведь нет. Извини ты меня за это и забудь.

Открылась дверь пассажирского плацкартного вагона, и проводница, чувствуя себя немного виноватой, оттого что не заметила ребят раньше, устроила девочек в своем купе, а мальчиков в одном отсеке на шести полках.

– Ребята, вы молодцы, а то бывают случаи, погибают люди, особенно если идут два состава. А вы догадались сесть на землю, молодцы. Видно, хорошая у вас учительница.

– Пустое место, – пробурчал Димыч.

Алеша больше ничего не слышал. Он тут же сидя уснул на первой полке между Димычем и Колей – тихоньким, маленьким, застенчивым и неразговорчивым пареньком из их группы. Алеша спал так крепко, что его с трудом растолкал Димыч.

– Алешка, смотри, все твои сбережения упали.

На полу лежал папин бумажник, в котором были деньги, выданные мамой и заработанные в совхозе, и справка, что он, московский школьник, направлен на сельхозработы.

– Димыч, а как же ты заметил?

– А я не спал, не хотелось. В таких ситуациях за тобой нужен присмотр. Ты здорово наволновался там, между поездами, и вообще устал, а в тепле тебя разморило, внутренний карман английской булавкой не застегнул, а пуговицу потерял, не успел пришить.

– Точно, Димыч, спасибо.

Утром Алеша был дома – усталый и счастливый. Он сохранил мамины деньги, добавил то, что заработал в совхозе. А в сумке у него лежал бесценный груз: кочан капусты, по килограмму моркови и свеклы и килограмма два прошлогодней, но еще вполне приличной картошки. Мама обняла, поцеловала, прижала к себе, и так они долго молча сидели на диване.

– Мы с папой волновались за вас. Как вы там жили? Расскажи со всеми деталями, подробно, ведь ты впервые был один, без нас. А эти продукты сверх денег? Ясно! Ты становишься добытчиком, мальчуган.

– Хорошо, мамочка, все расскажу. А как папа?

– Он, как ты знаешь, на казарменном положении, но пару раз прибегал домой. О нас не беспокойся. Я получила работу, печатаю на машинке различные материалы, получаю продукты по карточке для служащих, иногда папа приносит кое-какие суррогаты, например, патоку, казеиновый клей. Из них получается что-то съедобное. Вот так, сынуля, и будем жить, пока не победим.

А затем наступила тревожная, холодная и голодная зима, завершился разгром под Сталинградом армии Паулюса, затем под Курском гитлеровских танковых армий, а в 1944 году наши войска перешли государственную границу и устремились к Германии. Война приближалась к победному концу.

А между тем в квартиру возвратились фронтовики, и жизнь стала входить в привычную мирную колею. В относительно спокойную жизнь квартиры нервозность, а лучше сказать, панику вносило появление «фина», так называли фининспектора, контролирующего уплату налогов у кустарей-частников. Каким-то чудом портные узнавали, что вот-вот должен появиться «фин». И все приходило в движение – прятали и законченную, и незавершенную работу, раскрашенные цветными мелками, в иголках заготовки будущих костюмов и пальто. «Фин» мог наложить дополнительный налог, оштрафовать, а люди и без того еле-еле сводили концы с концами.