— А ну-ка, двигайся! Я баранку покручу…

Но Митя не спешил выполнять его распоряжение. Он спокойно включил скорость и стал медленно опускать педаль сцепления. Васькины дружки сгрудились возле автомобиля, преграждая ему путь.

— Слезь с подножки. И вы там сойдите с дороги, чтобы под колёса не угодить. А если прокатиться желаете, полезайте в кузов, — наконец, спокойно сказал Митя, полегоньку нажимая кнопку акселератора.

Васька, не последний шарлатан и первый заводила деревенских озорников, привыкший к беспрекословному повиновению со стороны сверстников, был обескуражен таким ответом Митяя.

— Ты что? Еще разговариваешь?! А ну-ка, делай, что тебе говорят. А то… — Он угрожающе придвинул свое лицо вровень к Митиному и внушительно показал кулак. Но на Митю и это не подействовало. Он спокойно на малой скорости продолжал вести грузовик, заставляя тем самым отступать окруживших машину Васькиных дружков.

— Закрой дверцу, тебе сказано, — хладнокровно бросил он в лицо Ваське. Но тот ухватился за рулевое колесо и потянул его на себя. Машина покорно стала сползать к кювету.

— Ах так! — Митя выключил зажигание и положил ключ в карман. Мотор заглох. — Садись крути. А за задержку машины и простой председатель у твоего отца из трудодней вычтет.

— А хохотать не будешь? Дай-ка сюда ключ от зажигания.

— Сейчас. Тороплюсь, аж вспотел.

Митя открыл правую дверцу, вылез из кабины, приподнял конец сидения, достал резиновое ведерко и пошел к колодцу за водой, чтобы, пользуясь вынужденной остановкой, залить в радиатор.

Возвращаясь к машине, он увидел, как из-за угла с проселка вывернулся Колькин грузовик. Машина быстро приближалась. Пока Митя заливал в радиатор, Колька с ветерком промчался мимо и остановился. Васька тотчас же спрыгнул с подножки и, обозвав Митю обидным словом, вразвалку направился к брату. Его дружки последовали за ним. Митя спрятал ведерко под сидение, включил зажигание и нажал на кнопку стартера. Мотор взревел, но поехать сразу не пришлось: Колька так поставил свой грузовик, что объезд грозил завершиться кюветом. На Митины сигналы Колька не обращал внимания. Он с важностью раскурил папиросу, вылез из кабины и, облокотившись на крыло, о чем-то заговорил с подошедшим к нему братишкой. Пришлось ждать. А Колька не спешил. Да и зачем было спешить, если он в, эту минуту чувствовал себя хозяином положения. У Мити накипало на сердце. В бессильной злобе он кусал губы и сигналил, сигналил.

Наконец Колька докурил папиросу, потушил ее о толстую подошву башмака, о чем-то еще перемигиваясь, поговорил с ребятами, завел трехтонку и не спеша покатил к току. Митя тронулся за ним. Мальчишки к грузовику больше не подходили. Они стояли у обочины дороги и ехидно улыбались. Васька из-под полы показывал кулак.

Вечером, когда Митя зашел в конторку механика сдать путевой лист, Колька его отвел в сторону.

— Ну, что, сосунок, доказал? — едко спросил он, стрельнув глазами в сторону доски показателей, где Митина фамилия стояла позади Колькиной. — Погоди, то ли еще будет. Мы тебе так нафасоним, что на всю жизнь запомнишь. А пикнешь — труба. Это я тебе говорю, Колька… — От Николая несло водкой.

И опять на следующий день больницу нужно было проезжать без сигнала.

Наутро, убитый горем, не смея никому сказать слова, чтобы не прослыть ябедой, чувствуя на себе то подбадривающие, то сочувственные взгляды шоферов, Митя заводил свой грузовик. Когда мотор взревел и мальчик хотел уже ехать на заправку к бензоцистерне, на подножку ступил невесть откуда взявшийся секретарь райкома партии. Это был невысокий, но плотный мужчина лет тридцати пяти.

— Здравствуй, юный водитель! — бодро приветствовал он Митю. — Пассажира себе до райцентра возьмешь?

— Садись. Места не жалко, — хмуро ответил мальчик.

— И я так думаю. Клеенку не просижу.

Он скинул с себя брезентовый плащ, положил его на сидение и сел сам.

— Ну что, поехали?

— Поедем, — безразлично ответил Митя, выжимая педаль сцепления.

Когда подъехали к комбайну, на востоке чуть занималась заря. Золотистое зерно сильной сыпучей струей хлынуло в кузов. Секретарь райкома зачерпнул горсть и поднес ко рту, пробуя на зуб.

— Хороша пшеничка! — похвалил он. — Которая машина сегодня? — покрывая шум мотора, спросил он у комбайнера.

— Первая, — гаркнул тот басовито-охрипшим голосом.

К райцентру ехали веселей. Секретарь шутил, рассказывал о своем детстве. И Мите не верилось, что этот серьезный дядя, каким его обычно видели в поселке во время наездов, был когда-то шаловливым мальчишкой, шустрым, озорным.

Уже подъезжая к станции, секретарь райкома, будто между прочим, спросил:

— А скажи-ка, дружок, кто это тебе позволил шафрановский флажок с машины снять?

— Как? — удивился Митя. — Так ведь я же…

— Подожди, — твердо перебил его секретарь. — Ты этот флажок заработал?

Митя покраснел и стыдливо насупился, не переставая исподлобья глядеть на дорогу.

— Так вот. Остановись сейчас и укрепи его на место.

Он вынул из кармана пиджака до боли знакомый шелковистый кусочек красной материи на металлическом стержне.

Спустя минуты две флажок снова развевался над радиатором.

За поворотом начинался станционный поселок. Вот уже видно и здание больницы. Ах, как бы хорошо сейчас просигналить! Рука сама тянется к заветной кнопке. Но Митя сдерживает свой порыв. На ресницах искрятся слезы. И вдруг тишину утра нарушил долгий автомобильный гудок. Митя испуганно бросил взгляд на баранку. Рука секретаря райкома партии лежала на кнопке сигнала.

Иван Васильевич был встревожен. Уже несколько дней подряд он слышал гудение моторов проходивших мимо больницы автомашин то груженых, то порожняком, а желанного сигнала не было слышно. Что с машиной? Неужели авария или поломка? И хотя поврежденная нога, закованная в гипс, теперь его не очень беспокоила, состояние было неважным. По вечерам повышалась температура, ночной сон проходил тревожно, временами начинался бред и утром врач-ординатор находил Ивана Васильевича вялым, хмурым, неразговорчивым.

Молоденькая медсестра понемногу начала догадываться об истинной причине такого гнетущего состояния больного. Наблюдая, с каким вниманием он вслушивается в работу двигателей идущих по шоссе грузовиков, незаметно для себя она сама начала, порою заслышав очередное пофыркивание автомобиля, подходить к окну и всматриваться в номер машины. Но либо грузовик был уже далеко, либо она видела не тот номер, который ей хотелось бы теперь сообщить старому шофёру. А обмануть больного не хватало духу. Она тяжело вздыхала и молча отходила от окна. Иван Васильевич, хотя и разочарованно, но с благодарностью опускал припухшие веки.

Наконец она не выдержала и направилась к главврачу. Зазвонил телефон. На том конце провода с аппарата снял трубку секретарь райкома.

Ночь близится к утру. Уже видны в палате очертания отдельных предметов, уже вишневой вуалью заиграл на кромке небосклона румяный восход. Задремавшая у койки больного молоденькая медсестра сквозь чуткий сон вдруг ясно услыхала в предутренней тишине глухой рокот приближающегося автомобиля. И в ту же минуту, точно яркий луч прожектора, ворвался в палату через открытую форточку сигнал автомобильной сирены, долгий, зовущий. Сестра вскочила со стула и бросилась к больному, стараясь удержать его на койке. Но он, превозмогая боль в ноге и не обращая внимания на усилия медсестры, тянулся к окну.

— Номер, сестричка, номер. Моя должна быть…

Сестра приоткрыла окно, и в больничной палате прозвучал ее молодой, звонкий голос:

— Номер машины 32-12.

Это теперь она могла бы ему сказать и не глядя в окно. Старый шофер опустился на подушку и облегченно, глубоко вздохнул.

— Она, матушка… По голосу признал…

С минуту он лежал с закрытыми глазами, как бы что-то обдумывая, потом слегка повернул голову в сторону медсестры и так же тихо произнес: