До рассвета 18 ноября дивизия прошла через дефиле почти без потерь.

В дальнейшем, сменив подразделения 90-й гвардейской стрелковой дивизии, 16-я литовская в составе 2-го гвардейского корпуса вела бои между озерами Коша и Черново (северо-западнее Городка), отражая атаки танков и пехоты противника.

Я остановился на действиях 16-й литовской стрелковой дивизии еще и потому, что она находилась на стыке двух ударных армий, где нам перед этим удалось добиться существенных успехов, в этом районе находился и ключ от Витебска, куда направлялись теперь наши основные усилия.

Примерно так же складывалась обстановка в течение второй половины октября и в ноябре и на других участках нашего фронта.

Перед фронтом стояла серьезная задача – дальнейшее развитие наступления на полоцко-витебском направлении. В нем приняли участие 4-я ударная, 43 и 39-я армии, 3-й гвардейский кавалерийский корпус, а также 5-й танковый корпус, который был предоставлен в распоряжение фронта позднее и введен в бой 16 ноября для развития успеха.

Действия протекали в осеннюю распутицу, особенно тяжелую в этом болотистом районе, который к тому же был отрезан от основных магистралей, могущих питать войска. Несмотря на это, правый фланг войск 4-й ударной армии продвинулся на глубину до 55 км и овладел рубежом Клиновская, Надружно, Подмишневы, Городок. Таким образом, войска фронта заняли нависающее положение по отношению к северному флангу витебской группировки противника. Однако на левом фланге войска 43 и 39-й армий продвинулись вперед лишь на 10–15 км. С целью развития успеха войск правого фланга (4-я ударная армия) 18 ноября был введен в бой 3-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Н.С. Осликовского, но из-за распутицы его удар оказался недостаточно эффективным. Требовалось всесторонне проанализировать создавшуюся обстановку, чтобы найти уязвимое для врага направление.

Я неоднократно ставил перед Ставкой вопрос о необходимости более конкретной и действенной помощи фронту, но по известным теперь причинам нам отказывали.

К этому добавился еще один конфликт, правда, мелкий, но с последствиями.

3 или 5 ноября мне позвонил по ВЧ секретарь ЦК, начальник Главного политического Управления Красной Армии товарищ Щербаков и пожурил за то, что я без его ведома наградил некоторых работников фронтовой газеты. Я возразил, сказав, что актом награждения никакого преступления не совершил и считаю, что поступил правильно.

– Мне предоставлено законом, – сказал я, – награждать любого военнослужащего фронта. Люди вполне заслуженно получили от меня самые маленькие награды; они изо дня в день находились на передовых позициях, выискивали материал, высматривали героику. Это настоящие труженики и храбрые люди. Вы должны благодарить меня за проявленную заботу, а не ругать.

Такое мое поучение еще больше обострило наш разговор. Щербаков чуть ли не закричал в ответ:

– Бросьте читать мне нотацию, мы приказ о вашем награждении работников редакции отменим, а выданные вами награды вы отберете сами.

– Никаких наград я отбирать не буду, сами этим занимайтесь, а если мой приказ о наградах отмените, то мне нечего здесь делать, присылайте нового командующего.

А.С. Щербаков ничего не ответил и молча повесил трубку.

Эта моя стычка с А.С. Щербаковым, человеком властным, не терпевшим возражений, подлила масла в огонь.

Приказ мой о наградах был отменен.

Не могу без возмущения вспоминать этот случай. Лишать 15 человек, включая редактора Кассина, заслуженных наград только потому, что они выданы Еременко, а не Щербаковым, – это чудовищно. Даже если допустить на минуту, что я как командующий поступил неправильно, можно наказать меня, но зачем травмировать людей?!

До этого я уже командовал пятью фронтами, оправдал доверие партии и народа, а здесь Щербаков просто измолотил меня.

Через пару дней после отмены моего приказа, к вечеру 19 ноября 1943 г., приехал генерал армии Иван Христофорович Баграмян и вручил мне приказ Верховного Главнокомандующего о передаче ему командования 1-м Прибалтийским фронтом.

3 февраля 1944 г. я был вызван в Ставку Верховного Главнокомандования. Здесь, кроме И.В. Сталина, были В.М. Молотов, А.С. Щербаков, А.А. Андреев и другие. Сталин объяснил мое освобождение от должности командующего 1-м Прибалтийским фронтом состоянием моего здоровья. Какое лицемерие, я-то знал истинные причины.

– Есть мнение, – сказал И.В. Сталин, – направить вас в качестве командующего в Отдельную Приморскую армию, действующую в Крыму и на его подступах на правах фронта. В эту армию входят две воздушные армии, и наряду с общевойсковыми соединениями ей подчинены в оперативном отношении также Черноморский флот и Азовская военная флотилия и ВВС Черноморского флота.

Я понимал, что, подробно говоря о составе армии, Верховный Главнокомандующий заботился о том, чтобы не ущемить, что называется, мое самолюбие, поскольку я назначался командовать армией после того, как командовал фронтами.

– Армии предстоят наступательные бои, а дела там идут пока не блестяще. Дважды планировались на ее участке наступательные операции, но попытки осуществить их оказались неуспешными.

И.В. Сталин, как обычно, осведомился о моем согласии с назначением. Я ответил утвердительно.

Прощаясь, Сталин вроде в шутку, но все же вспомнил про статью в журнале «Славяне», заметив с улыбкой:

– А вы, товарищ Еременко, все же любите печататься.

– Товарищ Сталин, вас неверно информировали. Статью о Сталинградской битве у меня вырвали буквально силой, причем действовали от имени ЦК. Мне сказали, что без вашей санкции печатать не будут, так что я здесь ни при чем, – ответил я.

– Товарищ Щербаков, слышите, – воскликнул Сталин, – а вы мне докладывали совсем по-другому. Так нельзя поступать с нашими командующими.

На это замечание Сталина А.С. Щербаков что-то ответил, но что именно, я не расслышал.

– Вы все же фотографироваться любите, – сказал Сталин, обращаясь ко мне.

– Товарищ Сталин, это снова наговоры.

– Так вы же хотели сфотографироваться со мной, когда я приезжал к вам на Калининский фронт.

– Да, – ответил я, – было такое желание, но вы отказались, сказали, что мы сделаем это после войны. В этом своем желании я не видел ничего плохого или тщеславного. Ведь редко Верховный Главнокомандующий выезжает на фронт. Эта фотография была бы исторической. Я ведь такой же человек, как и другие, и желание сфотографироваться рядом с вами нельзя считать плохим качеством моей натуры. Я был делегатом 18-го съезда КПСС и видел делегатов, желающих сфотографироваться с вами. Было просто паломничество, все толкались, давились, каждый стремился поближе подойти к вам, хотя народ-то был солидный.

– Ну, ладно, не будем больше вспоминать об этом, – сказал Сталин и пожелал мне успеха.

С совещания в ГКО я ушел в хорошем настроении, будто гора свалилась с плеч, но должен сказать, что в дальнейшем отношение Сталина ко мне было изменчивым: то приятно ласковое, с ехидцей, то грубое, с плохо скрытым недовольством.

Направляясь к новому месту службы, я мысленно восстановил ход ожесточенного противоборства, ареной которого был Крымский полуостров начиная с осени 1941 г. Многое, однако, мне в то время известно было лишь в общих чертах. На последующих страницах читатель найдет краткое изложение событий в Крыму с учетом того, что выяснилось в послевоенное время.

Борьба за Крым обусловливалась стратегическим значением полуострова, являвшегося одной из важнейших баз нашего Черноморского флота и нетонущим авианосцем на крайнем южном крыле фронта, способным держать под ударом румынские нефтепромыслы, игравшие существенную роль в снабжении вермахта горючим.

В сферу военных действий Крым был втянут после того, как Гитлер, убедившись в конце лета 1941 г. в невозможности осуществить план «Барбаросса» в первоначально назначенные сроки, временно перенес центр тяжести с центрального на южный участок советско-германского фронта.