В полосе 83-го стрелкового корпуса также осуществлялось ложное сосредоточение войск якобы для наступления.
Демонстрировалось строительство мостов через р. Царевич в районе Сущево.
На отдельных участках ставились ложные дымзавесы для создания впечатления прикрытия подходящих войск в полосе 5-го гвардейского, 83-го стрелкового корпусов и отходящих с переднего края войск в полосе 2-го гвардейского и 84-го корпусов[27].
Для того чтобы еще больше запутать противника и отвлечь его внимание от нового направления нашего главного удара, было решено наступление левым флангом 43-й армии начать на сутки раньше. 13 сентября 91-й стрелковый корпус 43-й армии в 11 часов перешел в наступление в общем направлении на Рибшево, преодолевая сильное огневое сопротивление и отбивая многократные контратаки, прорвал оборону противника и к исходу дня вышел на рубеж Петроково, Боровая, где продолжал упорные бои с противником.
Духовщина расположена на возвышенности, ее окружают лощины, которые нелегко преодолеть. В самом городе гитлеровцы приспособили к обороне старинные толстостенные кирпичные здания, сконцентрировали здесь десятки артиллерийских батарей, особенно они боялись, чтобы мы не перехватили важную шоссейную дорогу, соединяющую Духовщину с Ярцевом и Духовщину с Демидовой. Боязнь потерять важную коммуникацию и укрепленный район Духовщины была настолько велика, что все внимание вражеского командования сосредоточивалось именно на этом участке. Сюда спешно были переброшены боевая группа 18-й танковой дивизии, 25-я моторизованная дивизия, ранее находившиеся на других направлениях, а также моторизованная бригада СС из-под Невеля и одна резервная пехотная дивизия. Здесь же было сосредоточено и большое количество артиллерии и минометов. Больше всего, однако, противник был обманут тем, что накануне атаки всю ночь с 13 на 14 сентября тяжелая авиация Ставки Верховного Главнокомандования, предоставленная в распоряжение фронта, бомбила войска и полевые оборонительные сооружения врага южнее Духовщины, как бы подготавливая к утру еще более мощное наступление в прежнем направлении. Таким сильным авиационным ударом с целью обмана противника мне никогда ранее не приходилось руководить: всю ночь – с вечера до утра – две тяжелые авиадивизии непрерывно бомбили указанный район, где войска противника были сосредоточены особенно плотно, ожидая наше наступление.
Во всем этом был, однако, большой риск. Следует иметь в виду, что несколько дней назад мы получили передышку после тяжелых наступательных боев, не принесших решающего успеха; теперь мы снова возобновляли наступление. Ставка поддерживала наш удар тяжелой авиацией, а мы, использовав ее в районе прежнего главного направления, повернули главные общевойсковые силы для удара в другом направлении. Вдруг неудача?!
Нужно сказать, что в тот период для военачальника, непосредственно подчиненного Ставке, риск в данном случае заключался не только в том, что его расчет мог оказаться неверным, но и в том, что неудача при проведении самостоятельного решения могла перечеркнуть все его прошлые заслуги, его доброе имя. Но я считал, что по партийному долгу обязан пренебречь личным спокойствием для успеха общего дела. С оперативной точки зрения риск был вполне оправдан тем, что противник на смоленском направлении южнее Духовщины имел прочные оборонительные сооружения. Туда он стянул почти всю артиллерию, танки и все резервы, севернее же Духовщины подобной плотности войск противник не имел, поэтому и было решено южнее и юго-восточнее Духовщины атаковать противника одним слабым стрелковым корпусом, это была демонстрация, два же других более сильных корпуса без сложной перегруппировки меняли направление и наносили удар в обход Духовщины с севера и северо-запада. Как явствует из дальнейшего развития событий, этот рискованный в тех условиях шаг полностью оправдал себя.
Оперативный приказ об изменении направления главного удара приведен выше, здесь я позволю себе вскрыть, так сказать, психологическую подоплеку той военной хитрости, которую мы собирались применить. Дело в том, что у гитлеровского командования утвердилось мнение о некоем догматическом подходе советских военачальников к выполнению поставленной задачи.
Поэтому неудивительно, что и под Духовщиной гитлеровское командование рассчитывало, что наши усилия будут и впредь сосредоточиваться на ранее избранном направлении. Эта уверенность была столь тверда, что гитлеровцы для укрепления этого участка не останавливались перед оголением соседних. Мало этого, стремясь к максимальному массированию артиллерийского огня на прежнем направлении нашего удара, вражеское командование пошло на то, что перенесло туда артиллерийские наблюдательные пункты батарей и дивизионов, орудия которых находились на соседних участках. Этим немецкое командование ослепило свою артиллерию там, где наносился наш новый удар. Подобная однобокая бдительность фашистов обошлась им очень дорого.
В ночь накануне наступления мне против обыкновения не удалось заснуть. Как только я закрывал глаза, так в моей памяти возникали один за другим все случаи крупных наступательных действий, организатором которых мне довелось быть. К этому времени за моими плечами был опыт командования одной армией и пятью фронтами. Вспомнил я также ряд поучительных операций, проведенных на других фронтах. В мыслях шла непроизвольная работа по отбору событий прошлого и их сопоставления с предстоящим наступлением. Не новый, но незаменимый принцип внезапности как следствие продуманного обмана противника извлекался мной из всех ранее проведенных сражений.
Перебирая в памяти недавние события, я подкреплял свою уверенность в успехе. Я не сомневался, что новое решение принесет победу, но все-таки волновался. Мне кажется, что не может быть военачальника, который бы не волновался перед решающим сражением. У такого руководителя видимое внешнее спокойствие и собранность сопровождаются огненным внутренним волнением. Я несколько раз выходил из своей палатки, которая в целях маскировки была разбита в довольно узком овраге. Балка сверху была затянута маскировочной сеткой, через нее можно было наблюдать за действиями нашей тяжелой авиации, наносившей бомбовый удар большой силы в течение всей ночи.
Сентябрьская ночь окутала мраком и землю и небо. Однако «фонари», поставленные нашей авиацией для «подсветки» целей, уверенно разрывали темноту над районом бомбометания. Я с гордостью наблюдал этот могучий удар. Авиация действовала умело, враг понесет потери и определенно будет обманут в своих расчетах. Одновременно, глядя на работу летчиков, нельзя было не испытывать чувства глубокой благодарности труженикам тыла, давшим фронту мощные средства, чтобы покарать и разгромить врага. Картина авиационного удара напомнила мне сталинградские ночи. Вся местность в районе действий авиации была ярко освещена как бы заревом большого пожара. Одновременно до 10–15 осветительных бомб висели над участком действий, так что никакого перерыва в «подсвечивании» не было. Гремели бомбовые разрывы, их всполохи мгновенно делали «освещение» еще более ярким, слух же воспринимал сплошной «плотный» ревущий гул. Страшной для гитлеровцев была эта ночь.
Такой яростной ночной бомбардировки противник на этом направлении еще ни разу не испытывал. Подобный бомбовый удар, естественно, не только насторожил противника, но и полностью приковал его внимание. Нужно подчеркнуть, что хотя этот авиационный удар и был опрокинут на врага в ложной полосе, но он приходился по наиболее мощной и опасной группировке противника, которая на протяжении длительного времени оказывала яростное сопротивление нашему наступлению. Таким образом, эта бомбардировка помогала нам решить две важные задачи: во-первых, вводила гитлеровцев в заблуждение относительно наших намерений, во-вторых, наносила врагу большие потери в живой силе и технике. У наших же воинов она поднимала дух, готовя их к новому удару по врагу. Чтобы внушить всем и прежде всего войскам уверенность в успехе, я оделся в парадную форму.
