По правде говоря, я никогда не понимал, почему так бабы к морякам липнут. Ну раньше, еще куда ни шло, моряки доступ за бугор имели, бабки заколачивали, шмотки разные импортные доставали: Я когда учился в системе, то две девицы во время вечера на 23 февраля в женском туалете друг дружке чуть глаза не выцарапали, пришлось сотрудников милиции вызывать, и все из-за какого-то чудачка с третьего курса. Но теперь-то, когда наши духи зарплату месяцами не получают, а за границу все, кому не лень, ездить могут, были бы деньги: Непонятно! Лично я, когда какого-нибудь духа в тельнике на улице встречаю, то сразу на другую сторону перехожу, так, на всякий случай. Я-то эту братию хорошо знаю. Ну, а бабам этого, видно, все равно не объяснишь:

Помню, когда я плавал четвертым, в мои обязанности входила выдача зарплаты нашей команде. Я должен был работать кассиром, потому что так полагается четвертому помощнику на судне. И я, естественно, со всей ответственностью относился к этой работе, потому что деньги такое дело, которое требует очень большого внимания. Если, к примеру, я выдам бойцу лишний рубль, то потом этот рубль из моей личной зарплаты вычтут. Поэтому дни зарплаты всегда были для меня самыми напряженными. Ко мне выстраивалась очередь чудачков, а я сидел в каюте и принимал их по одному. Но перед этим я должен был отправляться в Парахетство и там в бухгалтерии получать мешок бабок у крашеных чувих, которые там сидели и этими бабками распоряжались. Я обычно на этих мочалок внимания вообще не обращал и старался говорить с ними как можно меньше, потому что у них мозгов очень мало, а если и есть, то находятся они у них между ног, а уж там их искать у меня никакого желания не возникало. Я протягивал им свои бумаги, где было все подробно указано, так что даже они все понимали и объяснять ничего было не нужно. Но на этот раз я обратил внимание, что там появилась какая-то новая бабенка, уже не первой молодости, бальзаковского, так сказать, возраста, которая стала уделять мне повышенное внимание, то есть бумаги она даже и не взяла, а сразу же стала пытаться завязать со мной занимательную беседу — как меня зовут, на каком корабле плаваю, и так далее. Короче говоря, «какого парень года, с какого парохода, и на каких морях отсасывал, моряк!» У меня же ни малейшего желания с ней беседовать не было, я устал, и хотел поскорее забрать эти чертовы бабки и отвезти их на судно, где наши бойцы уже дергали жопами в ожидании законно заработанного. Но она была настроена игриво и все заглядывала мне в глаза и пыталась подойти поближе. Тогда я так холодно отстранился и сухо ей говорю: «Гражданка, пожалуйста, выдайте мне зарплату на команду, а остальное вас вообще не касается». Тогда она, видимо, ущемилась и заявила мне, что я мог бы и пораньше прийти, потому что у них конец рабочего дня и через пятнадцать минут она имеет право уже идти, куда захочет, заниматься, как она выразилась, «своими личными делами». На что я ей вполне обоснованно ответил: «Поскольку вы имеете право заниматься своими личными делами через пятнадцать минут, то за эти пятнадцать минут, будьте любезны, выдайте мне зарплату на команду, а потом пиздуйте по холодку.» Она, естественно, еще больше обиделась и говорит мне: «Вы, молодой человек, какой-то странный, я таких, как вы, уже встречала, вас, наверное, там, на корабле, какой-нибудь приятель дожидается:» Ну, думаю, достала, сука, ладно, я тебе сейчас покажу. А она тем временем так небрежно, не спеша, открывает сейф, достает оттуда мешок с деньгами и швыряет прямо передо мной, так, что этот мешок чуть ли мне в рожу не попал. Я совсем разозлился и говорю: «Будьте любезны, разговаривайте со мной повежливей, а то я на вас напишу докладную куда следует, и вы на этом месте больше работать не будете.» Она же мне отвечает так по-хамски: «Ну и напугал, пидор вонючий!» Тогда я открываю этот мешок, достаю оттуда пачки денег и говорю: «Будьте добры, девушка, дайте мне стул, мне нужно проверить, соответствует ли эта сумма той, которую я должен получить на команду». Обычно я, вообще-то, никогда так не делал, всегда пересчитывал только пачки, потому что все деньги пересчитывать — это просто устать можно, но на сей раз она достала меня не на шутку. Я заметил, как она побледнела и говорит мне уже заискивающе: «Зачем вам пересчитывать деньги, тут и так все точно, ведь все пачки в банке сформированы, и на каждой стоит печать и точная сумма.» Но я был неумолим — сел и начал все эти пачки распечатывать, методично все пересчитывая. А она то бледнеет, то краснеет, бегает вокруг меня, и все бормочет: «Ведь у меня уже рабочий день кончился, вы что, издеваетесь надо мной, что ли?» Я же ей отвечаю: «У вас, может, рабочий день и закончился, а вот у меня он в самом разгаре. И я, как материально ответственное лицо, обязан все тщательно проверить». Вот так я и сидел и считал эти деньги, наверное часа три, не меньше. Она сперва бегала по комнате, потом уселась напротив меня и уставилась прямо мне в лицо, наверное, думала таким образом меня вывести из равновесия. Но мне было совершенно плевать на эти ухищрения — в конце концов, деньги пересчитывать моя обязанность. Когда я закончил подсчет и аккуратно сложил все деньги в мешок, а мешок уложил в свой дипломат, эта баба стала как шелковая и даже попрощалась со мной очень вежливо: «До свиданья, молодой человек, будем всегда рады вас видеть!» Я в этом и не сомневался.

Питер — город северный, но так уж получилось, что вообще-то, я в северных морях редко плавал — все больше в южных. Хотя несколько раз пришлось мне побывать и в северных морях, и воспоминания об этих рейсах у меня сохранились, мягко говоря, не самые приятные. Правда, еще до развала нашего Парахетства, когда хоть какой-то порядок сохранялся, все это можно было выносить, потому что нам старались создать условия для нормальной работы. А вот в последний раз, когда мы из Питера выходили, был еще сентябрь, довольно тепло, и одет я был достаточно легко. Ну я, конечно, прихватил с собой пару свитеров и шерстяные носки, точнее, мне их маманя всучила, и шапочку вязаную, менингитку. Вышли мы в море. Пока в Балтике шли, еще ничего — ветерок, конечно, и температура где-то около нуля, а так вполне терпимо, я в одном бушлате, даже свитер не надеваю, и так нормально. А на следующее утро просыпаюсь, выхожу на палубу и вижу — все снасти обледенели, ветер в них свищет, и метет такую снежную крупу, что я и минуты там не выдержал и сразу же пошел свитер и носки на себя надевать. Но это мне не сильно помогло, потому что, как оказалось, на судне отопление не работало — вышло из строя, а старпом перед выходом забыл его починить по причине что ни на есть самой тривиальной: нажрался и лежал в бессознательном состоянии у себя в каюте на койке. Вся команда ходит и матерится, ну и пьют, естественно, как же иначе тут согреешься, ведь даже с горячей водой, оказалось, проблемы, и чайку не вскипятить, и не помыться. Откроешь кран — а оттуда ледяная вода течет. Я попытался со старпомом на эту тему поговорить, а он меня заплетающимся языком на три советских буквы послал и ушел в свою каюту дальше квасить. Я честно говоря, такого не ожидал, хотя и знал, что сейчас законов никаких нет, полная анархия, и жаловаться некому, так что говори сколько хочешь — никого ничем не прошибешь. Короче говоря, я весь рейс спал, не раздеваясь — в тулупе и в валенках, которые мне боцманман выдал — у меня в каюте, кстати, было минус пять градусов, и утром у меня изо рта шел пар. Некоторые наши бойцы спали по двое — кто с кем, кто со старыми друзьями, корешами, так сказать, ну а кто — уже безо всякого выбора, лишь бы от холода не околеть, просто во имя жизни на земле. Но я не хотел до такого опускаться, я предпочитал терпеть и спал в одиночестве.

Так что, сами понимаете, как я был рад, когда через некоторое время мне из нашей конторы позвонили и предложили рейс — в Африку, да еще в качестве старпома. Я обрадовался, потому что мне уже было просто достаточно одного сознания того, что в Африке всегда тепло.