- Какое второе сообщение?
- О чём вы?! Я ничего не знаю, - недоумевал Борис.
- Болван, если жить хочешь, перескажи второе сообщение, и мы тебя отпустим, - ворчал мелкий лже-врач, поглядывая на дверь. В «тихий час» в отделении мало ходили, но мало ли что!
- Даю тест, - сказал крупный лже-врач.- Пересказывай первое сообщение.
Оба лже-врача говорили с сильным акцентом.
Жевавший конфету расцепил пальцы Бориса, вытащил продолжавшую работать электрозубочистку, ловко набросил на неё конфетную фольгу, извлечённую из кармана. Зубочистка заискрила. Лже-врач направил её в рот Борису, сжавшему зубы. Если бы захотел, сейчас он был не способен заговорить.
- Излагай второе сообщение! – настаивал Крупный.
- Засунь ему зубочистку в другое место, - порекомендовал Мелкий.
Он дёрнул штаны Бориса вниз. Они не подавались. Мелкий запустил руку, пытаясь расстегнуть ремень.
Борис изо всех сил выворачивался. Его бесило непонимание требований напавших. Дали бы ясность, сопротивление обрело бы смысл. Борис понимал: агрессоры либо не врачи, либо не из его отделения. В наркодиспансере подобных он не встречал.
Борис стоял на мокром полу. Искрившая зубочистка тронула щёку. Сеть перемкнуло. Ток через Бориса устремился в воду. Его трехонуло, ударило и лже-врачей, но меньше. Борис повалился на кафель.
- Сильно ты его,- осудил Мелкий.
- Издержки мастерства, - Крупный опустил зубочистку в раковину.- От него мы всё равно ничего не добились бы. Грузи!
Крупный пододвинул прислонённую к стене каталку. Бориса небрежно загрузили на неё, прикрыли с глазами простынёй.
Бориса везли по больничному коридору. Через оглушённое сознание до него донеслись фразы из кабинета групповой психотерапии.
- Я не пью… Я не пью…- пел разноголосый хор.
Медсестра Анжела вышла из процедурной со шприцами.
- Что такое? – заметила она каталку.
- Труп, - взял ответственность Мелкий.
- Наш? – спросила Анжела.
- Ваш. Косоглазов, - ответил Крупный.
- Куда его?
- В морг.
- Ох, ты! – Анжела преградила дорогу. Её грубо отодвинули. Анжела понеслась к ординаторской.
Лже-врачи опустили каталку на лифте к автостоянке. Прильнувший к окнам медперсонал мог наблюдать «мерседес» с дипломатическими номерами, на бешеной скорости удалявшийся от диспансера.
Стопы Бориса нещадно мёрзли. Большой палец согнулся, норовил спрятаться за остальных. Те превратились в ледышки. Мизинец съежился, став размером с оливку. Голова Бориса гудела сверхъестественным звуком. Бывало, она побаливала, особенно с похмелья. Но никогда - столь надрывно, монотонно, оглушающее.
Борис сел. Пол покрылся серебристо-ворсистым инеем. В подавляющей глаза темноте Борис по-прежнему различал единственный тонкий луч света, падавший на пальцы стопы. Борис попробовал встать и тут же ударился о металлическое перекрытие. Звук удара головы о металл заглушился подавляющим рёвом, доносившимся снаружи. Борис коснулся балки. Ладонь его от холода приклеилась. Конструкция вибрировала. Пол ходил ходуном. Борис пошёл на ощупь. Рука его нащупала сумки, баулы, саквояжи, детскую коляску, лыжи. Предметы грозно тряслись.
- Допился! – подумал Борис. Настойчиво лезла мысль, он в аду. В лучшем случае, в чистилище.
Борис потёр виски, силясь вспомнить, что произошло после того, как замкнула электрозубочистка. Глубины сознания вырисовали гроб. Он в гробу. Его везут в катафалке, затем на электрокаре к самолёту. Кто-то спрашивает, что с ним. И хриплый голос с акцентом отвечает: швейцарский сноубордист, трагически разбился на склонах подмосковного Волена. Груз номер двести.
Борис споткнулся о цинковую крышку, огладил её. Колено надавило на острый край гроба. Вот и гроб. Воспоминания о нём навеяли мысли об аде. Крышку плохо прикрутили, и Борис вывалился из гроба.
Бориса колотило от холода. Он попробовал снова залезть в гроб, чтобы согреться. Там лежали подушка, простыня. Но они не грели. Борис вылез из гроба и по тряскому полу пополз на свет. Он прильнул в щели.
Долго он ничего не мог разглядеть. В конце концов, приспособился. В суетливых тенях он узрел людей. Они ходили, разговаривали. Вдруг совершенно чётко он определил шептавшихся Данилу Евгеньевича и Скакунова. Он познакомился с ними в Парагвае. Постепенно обозначился интерьер площадки самолёта ИЛ-96, лесенка, идущая к полкам багажа. Мимо Скакунова и Данилы Евгеньевича прошёл сын Бориса, Витя. Он откуда здесь взялся? Борис руками и ногами застучал в стену, богатую щелью с полоской света. Он видел сына, но тот его не слышал. Гул самолёта, толстая стена багажного отсека, где находился Борис, не пропускали звука. Витя ушёл, исчезли Данила Евгеньевич и Скакунов. Их сменили люди, удивительно похожие на полковника Родригеса, Эстер, Капитана и Боцмана. Борис отполз от щели, повалился на кожаный баул. Его везли в неведомое.
3
Витя и Полли спускались на эскалаторе в метро. Полли поминутно оглядывалась. Встречных пассажиров она прожигала изучающим взглядом.
- Не поверишь, но мне показалось, я заметила Эстер, - сказала девочка.
- Эстер в Москве – это нонсенс, - категорически заключил Витя. – Проще представить кактус в снегу или нашего директора на Марсе.
- Точно говорю. Мелькнуло лицо очень похожее.
- Русская пословица: если кажется, кре…- Витя проследил взгляд Полли и встретился глазами с приветливо улыбающимся Родригесом.- Бежим!!- расталкивая людей, Витя увлёк Полли.
Они спустились на платформу. Поездов не было, Витя и Полли побежали через переход.
- На «Тверскую». Запутаем следы!- бросил Витя.
Полли запыхалась. Оборачиваясь, она видела спешивших за ними четверых людей: Родригеса, Эстер, Капитана и Боцмана. Все четверо – в тёмных куртках из искусственной кожи, тёмных штанах. Типичная московская публика.
На «Тверской» поезд собирался отходить. Витя успел протиснуться меж закрывающихся дверей, втянуть за собой Полли. Люди высились стеной, и Витя направо и налево извинялся за отдавленные ноги.
Поезд тронулся. По опустевшей платформе бегали Родригес, Эстер, Капитан и Боцман. Натянутая приветливая улыбка сползла с лица полковника. Он выглядел озабоченным. Эстер неистово колотила зонтиком по дверям и окнам уходящего поезда. Голова поезда входила в тоннель.
Через две станции Витя и Полли пересели, потом – ещё. Витя предложил не ехать домой, а «покататься». Он опасался, что полковник знает, где он живёт.
Полли и Витя ехали на окраину Москвы совершенно по другой ветке, нежили жил мальчик. Куролесили уже четыре часа.
- Что случилось, Витя? – допытывалась уставшая девочка.- Ты не договариваешь. Мне-то, ты можешь сказать.
- Как раз тебе мне и не хотелось бы говорить.
- Отчего?
- Девчонки болтливы.
Полли и Витя вышли из вагона, перешли платформу. Они собирались сесть, но остерегавшийся Витя в последний момент втолкнул Полли в вагон рядом.
Поезд набирал скорость. При подходе к очередной станции в соседнем вагоне прогремел страшный взрыв. Заскрежетали тормоза, из-под рельсов сыпанули искры. Пламя толстым языком лизнуло окна вагона, где ехали Витя и Полли. Вагон завалился на бок. Люди закричали. Не считаясь с возрастом, они полезли выдавливать окна, вылезать наружу.
Витя пропустил старушку и лишь затем полез в окно.
Отодвигаясь от горящего вагона, люди цепью шли обратно. Витя подхватил Полли и поднырнул под языки огня, вырывавшиеся из окон. По ходу движения за ними спешили немногие. Когда пламя, готовясь к всполоху, втягивало языки, в вагоне становились видны обугленные попадавшие на скамьи и пол трупы.
