Кальвадос считал небезопасным проникать в лагерь при свете дня. Ждали вечера.

         Среди строений гулял лже-Кальвадос. Он не поехал со старателями, оставленный в лагере в их отсутствие за старшего. Развлекаясь, лже-Кальвадос бросал Пирату палку, за которой тот носился с визгливым лаем. Охранники швыряли ножи в ворота, не обращая внимания на  замечания дежурного.

- Я понимаю, он – актёр и выполняет  профессиональный долг. Но моя душа, против сознания отторгает этого человека. Он мне неприятен,- сказал Кальвадос про двойника, вопреки семи отличиям, похожего на него как сиамский близнец.

         Солнце клонилось к закату. Багровые тени протянулись от мангровых деревьев и восковых пальм-карнауб.  Послышался рокот тяжёлых джипов. Ворота лагеря раскрылись, впуская золотоискателей. Из машины выпрыгнул Родригес. Он был не в духе. Размахивал руками; играя мимикой, делал внушения Капитану, Боцману и Эстер. Пнул ногой ласкавшуюся собаку. Другие старатели тоже не проявляли воодушевления. Устало таща ноги, они поплелись к постройкам, чтобы  вымыться к ужину.

         Стемнело. Свет ложился из окон главного здания, где продолжали пить и есть золотоискатели. К изгороди лагеря вышли часовые, зашагали по кругу.

- Пора! – позвал Кальвадос.  Его охватило возбуждение , заставившее забыть о постоперационной боли.

         Осторожно ступая Степанов и другие направились к лагерю. Надоедливые летучие лисы  густо вились в воздухе. Их разгоняли руками, сдерживаясь, чтобы не перейти на раздражённый крик. Переполох чуть не наделала Полли, у  неё гоацин попытался вырвать клетку с колибри. Полли открыла рот, Витя грозно цыкнул. Педро отогнал гоацина взмахом палки и суровым воплем ревуна. Оцарапав кисть Полли когтями, гоацин упорхнул в чащу. Скакунов беззвучно матерился, наступив на кучку свинячьего дерьма. Он обвинял Данилу Евгеньевича в отсутствии приборов ночного видения, не захваченных из Москвы. Данила Евгеньевич навязчиво пытался соединить количество освободителей с количеством узников и разделить на полученное число предполагаемую массу сокровищ. Степанов поддерживал под локоть Кальвадоса, следя, чтобы тот не свалился от слабости. На него возлагали надежды. Беззаботными оставались клоуны, исподтишка обменивавшиеся в темноте пинками.

         Из серых облаков показалась полная луна. Кальвадос, сделав знак товарищам сидеть в засаде, пошёл к воротам лагеря. Хрустнула ветка. Синий свет луны играл на лысом черепе Кальвадоса, рисуя фигуру одновременно обречённой и зловещей.

- Поздно гуляешь, приятель,- раздался голос часового.

- Да вот вышел кости размять, - спокойно отвечал Кальвадос.

- Странно ты вышел. Я даже не заметил.

- Я вышел через задние ворота.

- А я вот сейчас позвоню, - охранник нажал кнопку на рации. – Хосе? .. Слышишь меня, Хосе?..

         Хосе не отвечал. Противный зуммер рации влезал в какофонию ночной сельвы. Трудно предполагать, чем мог бы закончиться разговор, и как хотел обезоружить охранника Кальвадос. Степанов крадущейся кошкой пробирался к разговаривающим. По дороге он подобрал крепкую сучковатую палку. В любую минуту мог появиться двойник Кальвадоса, или Хосе по рации подтвердит, что через его ворота Кальвадос гулять в сельву не выходил.

         Компания затаилась. Данила Евгеньевич объедал заусеницы. Скакунов от напряжения сломал зуб.

- Что делают остальные?

- Пьют пальмовую водку. Чем ещё заняться в чудесную ночь?!

- Эх, если б не служба…

         Сильный внезапный удар по голове сокрушил охранника. Со стоном он свалился в траву. Забрав у охранника карабин, Степанов посмотрел на Кальвадоса. Кальвадос, махнув рукой, подозвал отряд освободителей. Он держался так, словно задумал заболтать охранника, а Степанов должен был, как и случилось, напасть сзади. На самом деле ситуацию спасла импровизация Степанова. Степанов поглядывал на Кальвадоса и думал: « Э-э, друг, а у тебя точно не все шарики в голове  на месте, или уже нагноение в мозгу началось после кустарной операции.» Степанов решил не полагаться на Кальвадоса. В присутствии Данилы Евгеньевич и Скакунова он не мог принять командование операцией на себя. Его бы не поняли.

         В потоке лунного света четырнадцать теней через раскрытые ворота вошли в лагерь. Барак с пленниками охранял другой часовой. Витя подтвердил, ключи у часового.  Витя видел, как охранник снимал ключи с пояса, открывая маленькое окошко, через которое пленникам подавали еду.

         Действовать следовало  крайне осторожно. В большинстве строений лагеря горел свет. В открытых окнах мельтешили человеческие фигуры. Часть старателей рассеялась по двору. Где-то бегал не привязанный Пират.

         Чтобы обезоружить охранника у барака, придумали следующее. Мужчины сняли ремни, сцепили между собой, сделав на конце затягивающуюся петлю. Петлю удалось незаметно разложить у угла барака. Но как зазвать сюда охранника? Выход предложил Педро, в обезьяньей стае он научился подражать голосам животных. Спрятавшись в кустах у барака, по благословению Скакунова, формально руководившего операцией, Педро принялся по-звериному покрикивать и постанывать, изображая то ли раненого пекаря, то ли рожающую самку ревуна. Охранник приблизился. На беду нога его никак не хотела наступать в петлю. Дюжий латиноамериканец, сняв с плеча карабин, уже собирался выудить из кустов очаг раздражавших его звуков, если не уничтожить выстрелом, когда наконец стал в петлю. Данила Евгеньевич со Скакуновым дёрнули, охранник упал. Борнео насел на него сверху. Ганс и Фриц засунули  ему в рот, поданный Ритой надушенный платок. Эрих и Степанов связали охранника поясными ремнями по рукам и ногам. Витя поторопился сорвать ключи, полетев к дверям.

         Замок открыли. Засов отодвинули. Но внутри освободителей ожидала тишина. Радостных криков не последовало. Степанов щёлкнул выключателем. Перед освободителями предстала общая комната с двухъярусными кроватями, откуда свесились головы заспанных пленников. Скудная обстановка комнаты напомнила Степанову цюрихский хостес.

- Рич!! – закричала Полли, увидав моряка.

         Рич, совсем не изменившийся, кинулся к Полли, поднял сильной рукой.

- Теперь вы свободны,- обратился Данила Евгеньевич к пленникам тем официальным тоном, каким он обычно говорил в Москве жертвам киднепинга.

- Вот здорово, - вяло сказал Володя, почесал красную лысину, спрыгнул с верхней полки и ушёл писать.

- А где женщины? – спросил Степанов.

- Они в соседней комнате, - отвечал Борис.

         Он зарос бородой, походя на кавказского повстанца. Борис горячо обнял прильнувшего к нему Витю и, помимо Рича, выглядел единственным, кто ликовал освобождению. Данила Евгеньевич смотрел на непочтительно прошедшего мимо Володю:

- Вижу, парень не хочет больше работать в Органах.

- Читаю желание разатестоваться,- подтвердил Скакунов.

         В комнате, помимо Рича, Бориса и Володи находились: одинокий путешественник Павел, что-то случилось с его ногой, он спустился с кровати, прихрамывая; охранник баронессы по кличке Слепой и ещё два человека. Степанов узнал профессора, отца знакомой Бориса  Светланы, и брата той же Светланы, спортсмена на реабилитации – Игоря. Последних Степанов встречал то в полёте, то в аэропорту, то в Асунсьоне.

- Не вижу благодарности за освобождение, - с обиженной усмешкой заметил Степанов. Он чувствовал неловкость, он всё организовал, а теперь ничто никому не надо. Как только освободители замолкали, в бараке повисала гнетущая тишина.

- А кто вас просил?- спросил возвратившийся Володя. Он держался лидером маленького сообщества.

- Ты не хотел свободы? – удивился Степанов.

- Я и не чувствовал себя угнетённым. Как можно называть угнетёнными людей, которых удовлетворяет их форма жизни? Я, например, был удовлетворён. Мне нужен кайф, а не свобода. Ты, Степанов, нагло навязываешь, что тебе приятно. Свобода без кайфа, мне по барабану.