Офицер тем временем перешёл к конкретике. Из любекской гавани выйдут шестнадцать подводных лодок, на каждой из которых будет по пятнадцать тонн золота. Направление движения пока точно не оговорено, но предполагается надёжное место в Африке, Юго-Восточной Азии или в Латинской Америке. Лодки повезут специальное техническое оборудование для строительства хранилищ. Команду каждой субмарины укомплектуют особо надёжными людьми моряками, врачами, инженерами. Не мене важная задача, на лодках эвакуируют четыре сотни семей, которым грозит смертельная опасность после прихода союзников. После выполнения поставленной задачи подводные корабли вернуться в Северную Атлантику для участия в боевых действиях, а среди топей и джунглей, вдали от неблагодарной Европы, возникнет немецкая колония, где люди станут дожидаться лучших времён. Небольшую слаборазвитую страну путём деловой активности и финансовых рычагов скоро можно будет всецело подчинить интересам германской колонии.
Гестаповец обошёл стол, широко опёрся на него обеими руками. Участвовать в данном деле Имме предлагается не только как одному из лучших специалистов в области медицины, способной при необходимости оказать квалифицированную хирургическую помощь высокопоставленным эмигрантам, но и из-за жизненной угрозы нависшей над ней самой. Имма с недоверием посмотрела на гестаповца. Да, да, продолжал он, врачи-экспериментаторы из концентрационных лагерей военнопленных, неизменных спутников современных массовых войн, нашими противниками объявлены преступниками перед человечеством. Военным медикам , честно выполнявшим профессиональный долг, грозит смертная казнь или многолетнее тюремное заключение. Если б мы выиграли войну, мы бы судили англичан и американцев за развязывание всемирной бойни, за несправедливый Веймарский мир, таивший в себе новые сражения. Теперь будут судить нас. Одно из обвинений – концентрационные лагеря. Но что было делать с тремя миллионами пленных, которые сдались в первые два года войны на Восточном фронте? Гуманнее их было содержать в лагерях и кормить, чем расстреливать. Естественно, качество питания уступало лучшим берлинским ресторанам. Некоторых из пленных вы, медики, стерилизовали, чтобы они не плодили в неволе лишние рты, на других, обычно добровольцах, проводили хирургические операции, чтобы выяснить, как лучше лечить наших раненых. Враги объявили белое чёрным. Врачи концлагерей – не просто врачи, они врачи-убийцы в глазах победителей. Им предстоит понести наказание или скрываться. Имме в числе других врачей-экспериментаторов лучше принять предложение гестапо, чем от него отказаться.
«Но что я буду делать? В чём моя задача?»- спросила Имма. – « Непосредственные инструкции вы получите на лодке. Первоначально как терапевт следите за здоровьем команды», - отвечал гестаповец. Имма увидела, что офицер окончательно устал. Он давно не спал, сломлен напряжённым бодрствованием. Гестаповец опустился на стул, прикрыл глаза полной ладонью. Белое сальное лицо его показалось Имме в красном свете абажура неестественным. « Вы согласны?»- прозвучал сухой вопрос. – «Да…»- « Ещё одно, я знаю, в юности вы потеряли отца. Вы не пытались его разыскать?» Имма вздрогнула: « Чем больше я думаю об этой странной трагической истории, тем больше прихожу к выводу, что разгадка её на Цейлоне, где в молодости работал отец. Когда–нибудь я хотела бы туда съездить. » Офицер изучающе смотрел на Имму: « Хорошо, можете идти . »
Имма повернулась на каблуках, пошла. Её ладонь сохраняла ощущение липкого вязкого рукопожатия человека, который так и не соизволил назвать себя, но которому она дала слово участвовать в опасной, возможно, смертельно опасной экспедиции. Имма спустилась по широкой лестнице с зеркалами до расписанного амурами потолка, золочёными фигурами ганимедов, обнимавших канделябры с электрическими лампами. Гулко хлопнула дверь. Имма обернулась на эсэсовцев, дежуривших у входа. В свете разорвавшейся в соседнем квартале бомбы вспыхнула надпись: «Главное Военное Медицинское Управление Рейха».
Силы вдруг оставили Имму, она почувствовала, сколько душевной и эмоциональной энергии потеряно за время разговора с гестаповцем на то, чтобы казаться естественно непринуждённой, милой и обаятельной. Обычные ночные головные боли, спровоцированные взрывами бомб, гулом пролетающих самолётов, рёвом авиационных сирен, вспышками разорвавшихся снарядов, выхватывавших из темноты острые готические силуэты зданий, нахлынули на Имму, сделали из мозга сплошную пульсирующую неопределённую мякоть, в которой растворилось тело. Каждый нейрон страдал гадкой тупой болью, как при зубном пульпите. Имма отмахнулась от лезших в голову медицинских терминов, диагнозов, их, из профессиональной интуиции, она пыталась поставить сама себе, пошла медленнее по ярко озарённой горевшими зданиями улице с брошенными поперёк автомобилями, распростёртыми трупами людей и животных.
Лодки отплыли из Любека не в январе, а гораздо позже - в последних числах апреля. Страну окутал хаос. В поражении не сомневались самые бравые оптимисты. Смерть фюрера поставила точку шестилетней авантюре. Погрузка на субмарины проходила в страшной спешке под грохот союзнической бомбардировки. Вопреки строгому контролю на корабли попало немало случайных лиц.
Имма никогда не забудет той страшной ночи, когда эмигранты всходили на борт подводных лодок. Заплаканные глаза, искаженные отчаянием лица. Санитары на носилках вносят раненых, способные держаться на костылях идут сами. Крики детей, покорность женщин, апатия мужчин, глухой низкий звук бомбардировщиков союзной авиации. Старший офицер, бьющий рукояткой пистолета о плечо солдата, сдерживающего толпу, вопящий, он должен взойти на борт раньше, потому что он адъютант генштаба, и вся его семья уже на лодке. Сталкивающиеся чемоданы, баулы, мешки. Два мичмана, отбирающие перед люком лишнее, оставляющие исключительно личные вещи. Картины, подсвечники, фамильное серебро летят за борт. Прижав узелки с документами, по узкой лестнице люди поднимаются на субмарины.
Ещё при погрузке эмигранты стали свидетелями, как один из ящиков с клеймом государственного казначейства упал и разбился, открыв аккуратно сложенные золотые слитки. Их быстро подобрали. Никто ничего не сказал, но будут ли люди молчать потом?
Почти месяц лодки плыли из Северного моря, огибая Европу, через Атлантику к устью Ла-Платы. Многие не выдержали путешествия. Некрепкие не перенесли стеснённости и духоты. Люди с больным сердцем умирали первыми. Всякий выход на поверхность для проветривания сопровождался похоронами. Трупы помещали в спальные мешки, привязывали балласт, бросали за борт. Те, кому в печальные минуты удавалось выпросить у командира разрешения выйти на воздух подышать, в оцепенении ужаса смотрели на поглощаемые волнами тела. Каждый боялся, а некоторые желали стать следующими. За переход похоронили больше пятидесяти стариков, восемьдесят четыре ребёнка.
В Северной Атлантике налетела на мину и подорвалась одна из субмарин. Никто не спасся. Другая лодка потеряла управление и села на мель уже у берегов Бразилии. От удара о дно нарушилась герметичность. Четыре отсека наполнились водой. Шестнадцать человек погибли. Остальных людей, как и часть груза, удалось поднять наверх , разместить на остальных лодках.
Во время похода Имма находилась на субмарине, выделенной под лазарет. Сюда свозили ослабленных и раненых, которым сделалось хуже. Столовую превратили в операционную. Имма бралась за самые сложные операции на черепе и мозге. Ей помогал доктор Ганс Хингст, специалист по полостной хирургии. Если встречалась его патология, врачи менялись местами. Плейер из подчинённого превращался в главного. Имма ассистировала. Терапевтическую помощь оказывал доктор Курт Клятт.
Госпитальную лодку моряки прозвали лодкой смерти. Здесь не прекращались похороны. Больных и с открывшимися ранами привозили сюда часто слишком поздно. Смерть наступала не от неквалифицированно выполненных операций, а от невозможности обеспечить необходимую дезинфекцию. Нагноения и сепсис убивали выздоравливающих. Тяжёлый запах гноя, наполнявший субмарину, психологически угнетал команду и эмигрантов.
