Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Гучкова сотряс новый приступ кашля.

Милюков, как ни в чём не бывало, продолжал протирать пенсне.

— Как ты можешь заметить, это назначение только подкосило мои силы. Проще, намного проще было критиковать со стороны, но когда решили возложить все эти обязательства на себя…Проклятье…

Александр Иванович напрягся, ожидая очередной приступ, однако же на этот раз тот миновал.

— Да…Вот так и живём…Военно-промышленные комитеты оказались не у дел. Что-то вокруг них собирается. Я чувствую: Кирилл намеревается выкинуть нечто этакое.

— Зачем они тебе сейчас, эти комитеты?

— На всякий случай. После мирной конференции вновь начнётся борьба за мандаты в Думе. Такие средства нам пригодятся.

— Ты знаешь, Саш… — вот уже и Милюков обратился к Гучкову запанибрата. — Я улучил вчера момент и сел за чтение "Истории Византийской империи" Успенского. Он подарил когда-то все тома, "Брокгауз и Ефрон", к сожалению, заставил подсократить кое-какие главы, поэтому некоторые важные моменты освещены не так подробно, как хотелось бы…

Милюков словил взгляд Гучкова и подсократил "рецензию":

— Так вот. Я перечитал главы о Кантакузинской революции…Той, что поставила остатки империи на колени. Магнаты, динаты и прочие состоятельные господа, по большей части, принялись гоняться за собственными интересами в пику интересам государственным. Византии больше нет на карте. Только-только над Софией вновь водрузят православные кресты. И мне показалось, что очень уж те события похожи на нынешние. А потом я задал себе вопрос: "Готов ли я взять на себя ответственность за гибель империи"? Не дай Бог, конечно, Россия, конечно же, выстоит, ей никакие катаклизмы не страшны…Однако же…

Милюков замялся: было видно, что обычная выдержка подвела лидера партии народной свободы.

— Однако же…Готов ли ты взять на себя ответственность за несчастия России, которые могут быть вызваны твоими поступками? Готов ли я взять такое же бремя на свои плечи?

Гучков ничего не ответил: он повернулся к окну, вглядываясь в ночь.

Так и просидели двое влиятельнейших людей России, боясь проронить хотя бы слово, и молчание пролегло меж ними.

Уже днём "Литеру Б" встречал Петроград. Первое, что бросилось в глаза давно не бывшим здесь министрам — дым бесчисленных заводов и фабрик. Сизые и чёрные клубы рвались вверх, дырявя небосвод, словно бы пытаясь заполнить собою весь мир. Потянулись дома, лавки и лабазы. Люди останавливались и глядели вслед "Высочайшему" поезду. Кто-то сплёвывал, кто-то крестился, но все не могли оторвать взора от "Литеры Б": уже почитай неделю назад по столице распространился слух о возвращении правительства. Петроград оправдывал прозвание Города Слухов, которое позже перешло к Москве двадцатых-тридцатых.

Гучков вобрал побольше воздуха в грудь:

— Признаться, отвык от здешнего воздуха, опровинциалился, что ли, — улыбался военный и морской министр, поправляя пиджак и галстук. — Как думаете, какой приём нам предстоит?

Милюков, лишь под утро ушедший в своё купе, вновь сидел напротив Гучкова.

— Я предполагаю, что нас ждёт невероятно горячий приём журналистов. Что касается народа — сказать не возьмусь. Возможно, нас захотят понести на руках, возможно, спросят, что же предстоит России дальше.

— Особенно репортёры "Речи" будут любопытны, — усмехнулся Александр Иванович.

Газета "Речь" был рупором кадетской партии, практически бессменным редактором и автором большинства передовиц которой являлся Милюков. Не раз и не два он поднимал бурю какой-либо заметкой, особенно удавалось это ему в дни первой Государственной Думы. Любое более или менее эффектное, пафосное слово депутата от кадетов на её заседаниях раздувалось до едва ли не грандиозной победы партии. Что уж там говорить о какой-нибудь придирке к правительству! Сколько раз кадеты, к услугам которых были лучшие умы русской юриспруденции, пытались разозлить Совет министров и царя, уязвить их, то делая грубые по форме и дерзкие по содержанию запросы или принимаясь за эффектные, но юридически неграмотные законодательные инициативы. На следующий день после очередной выходки "Речь" пестрела едва ли не одами великим борцам с загнивающим режимом.

— Вне всяких сомнений, вне всяких сомнений. Триумфальное возвращение лидера партии народной свободы в Петроград, возможность принять участие в заседаниях Центрального комитета — это ли не повод для любопытства?

— Вы же сами знаете, что сейчас у вас в комитете отнюдь не единство мнений…Кто знает, как Вас примут?

— Я, как и всегда, постараюсь играть умеряющую роль. Партия не развалится на фракции, как бы того ни хотели Долгоруков, Маклаков или Набоков. Только в единстве наша сила. Прогрессивный блок должен был научить Вас этому, Александр Иванович, — Милюков подмигнул. — Ваши октябристы смогли сохранить хотя бы видимость единства только благодаря участию в блоке. Земцы, левые октябристы…Все они собрались под знамёна борьбы за свободу и победу. И сейчас они сделают то же самое.

— Вы не преувеличиваете желание наших с Вами коллег собраться под знаменем борьбы с императором и регентом? Тем более…У нас больше нет этого знамени, мы добились, чего хотели. Зачем продолжать борьбу?

— Пока мы не сможем назвать Россию державой, стоящей наравне с просвещёнными государствами Европы, борьба не будет окончена, — коротко ответил Милюков.

— Как знать, Павел Николаевич, как знать… — пробубнил Гучков, выглянул в окно и тут же добавил: — Пора, Павел Николаевич, пора! Приехали!

И точно: "Литера Б" вот-вот должна была сравняться с перроном. А народу-то на нём было! Народу! Толпа пестрела дамскими шляпками и фуражками служащих, рабочими кепками и студенческими тужурками. Волна прошла по людскому морю, поднятая паровозным гудком: поезд наконец-то остановился! Вот-вот откроются двери, и министры явятся народу, министры правительства-победителя, народные избранники!

Последнее убеждение было, конечно же, шатким: народ не участвовал в создании правительства. Но "Речь", флагман либеральной печати, убедила в этом многих и многих. Газетам в ту пору удавалось убедить людей во многом: и в шпионаже человека, который никогда не был никак связан с вражеской разведкой, и в спасительности победы в борьбе за власть той или иной группировки, и в том, что чёрное может побелеть, а белое — уже давным-давно стало чёрным.

Не успели министры появиться на публике, как понеслось:

— Ура правительству! Ура Родзянко! Ура Милюкову! Ура Гучкову! Уррра!!!

Милюков чувствовал себя в родной стихии: вокруг было полным-полно людей, желавших верить в то, что он говорит. В общем-то, собравшиеся готовы были слушать что угодно, многие всё равно не услышали бы или точно не поняли, что же такое им говорят. Но едва из передних рядов донеслось бы "Ура!", как даже тугие на ухо и, наверное, глухие подхватили бы одобрительный клич. Но почему? Почему они готовы были кричать "Ура" или "Долой!"? Просто потому, что так кричат другие. Здесь и сейчас не надо было думать, не надо было напрягать извилины, не надо было отстаивать своё мнение и вслушиваться в слова ораторов. Просто кричи то же, что кричат другие, — и всё: ты — сила, ты — Толпа, а Толпа — это ты. Это же так просто, заманчиво и доступно! Просто подчинись, и получишь силу. Но кто-то ведь использует эту силу и заставит кричать Толпу на нужный лад?

Об этом и не только думал Гучков, выходя на крохотный, оцепленный жандармами пятачок перрона. Он скорее из привычки, чем от чистого сердца, махал встречающим рукой, порой даже находил в себе силы натянуто улыбнуться и посмотреть в сторону очередного фотоаппарата или кинематографической камеры. Лидер октябристов смотрел на толпу, вспоминая далёкие февральские дни. Может быть, там, на площадях, толпились те же люди, что и сейчас? Вдруг кто-то участвовал в манифестациях и погромах? Кто из стоявших здесь людей оказался связан с военно-промышленными комитетами, с рабочей группой? О своём детище Гучков вспоминать не очень любил: тогда он чуть не выпустил безумие на улицы Петрограда. Но порой, долгими ночами или на заседаниях Совета министров, он думал: а что было бы, не останови Кирилл сползание к хаосу? Смогли бы они насадить порядок? Смогли бы они довести войну до победного конца? Не нанесли бы удар по государству? Ведь Михаил отказался брать на себя власть, и если бы Николай не отрёкся в пользу Кирилла, то правительство само стало бы многоголовым властителем, точно как Директория во Франции…Что было бы? Что?

114
{"b":"245594","o":1}