Одноразовое зрительное впечатление настолько сильно врезалось в мозг Гитлера, что становилось своего рода точкой кристаллизации при интерпретации происходящего. Во французской опере этот особый вид возбуждения называется «ударом молнии». Герой только один единственный раз видит свою будущую возлюбленную, и это меняет всю его жизнь. Причем раздражителем может стать даже образ на картине, как это произошло в опере Моцарта «Волшебная флейта». «Эта картина меня околдовала», — поет Тамино, взглянув на портрет Анхиб и сразу же влюбившись в нее, что имело для молодого человека весьма драматические последствия.
В одной из своих речей, произнесенных в марте 1927 года, Адольф Гитлер рассказал о зрелище, которое произвело на него сильнейшее впечатление: «В 1919 году я увидел, как везли пленных американских солдат, и у меня защемило сердце. Эти голубоглазые светловолосые парни были сыновьями бывших немецких крестьян. Теперь они стали нашими врагами». Впечатления от этой мимолетной сцены легли в основу сделанной Гитлером общей оценки Америки. Он решил, что она является «краеугольным камнем белой расы», созданным благодаря образцовой эмиграционной политике, где будет создано ядро северной расы «небывалого ранее уровня». В речи, произнесенной 30 ноября 1929 года, фюрер вернулся к этой теме: «Если вы сегодня приедете в США, то сможете увидеть большие территории, заселенные высокими людьми с хорошей кровью. В течение столетия мы посылали туда лучший человеческий материал. В результате сегодня же наблюдаем, как Соединенные Штаты превращаются в опасность для остального мира не столько из-за своего огромного стомиллионного населения, сколько из-за расовой ценности этих ста миллионов».[64]
В память Гитлера впечатались зрительные образы всех наций: «Чехов нельзя причислять к славянам. Чтобы понять это, достаточно не брить чеха некоторое время, и кончики его усов начнут загибаться, что является доказательством монгольского происхождения этого народа». В застольных беседах Гитлер описал баронессу фон Абегг, прибегнув к сравнению ее с животными: «Истинный скорпион: льняные волосы, голубые глаза, клыки по меньшей мере в полтора раза длиннее нормальных зубов, чистейший английский тип! Я с радостью полез бы в гору в одной связке с баронессой. Кроме того, она очень рассудительна: прекрасный образец для фрау Брукманн! Она объездила весь мир. Баронесса знает только два состояния души и тела: сперва полная опустошенность, когда она как паук-крестовик лежит на веранде и все суетятся вокруг, чтобы услужить ей;
затем внезапно просыпается ее вторая сущность, разрушающая сложившееся впечатление о ее лености. Баронесса носится вверх и вниз с поразительной быстротой. Нет ничего удивительного, что ее муж прыгнул в Кенигзее».
Острота его физиогномического восприятия проявилась и во время визита в Италию. «За столом вновь были только шумные придворные льстецы, хотя я с удовольствием бы познакомился с маршалами. Точно так же и на параде в Риме: впереди поток выцветших старых перепелов — сзади скромно стоят генералы! — усушенные глубоко декольтированные дамы с распятием между дряблых грудей».
Адольф Гитлер не переносил определенные типы людей. В застольных беседах 31 января 1942 года он описал «отвратительный итальянский тип».[65] Генерал Кребс рассказывал о «просто звериной жестокости», с которой фюрер делил людей на две категории: тех, кому он доверял, и тех, кому не верил.[66] Гитлеру достаточно было беглого интуитивного впечатления, чтобы заявить: «Этот парень мне не нравится». Причем он никогда не объяснял, почему. Министр финансов Шверин фон Крозигк заметил, что «фюрер стремился сразу же определить свое отношение к человеку. С первого же взгляда возникала симпатия или антипатия».[67]
Адольф Гитлер прекрасно осознавал свои выдающиеся способности и целенаправленно их использовал. Профессор медицины фон Хассельбах, личный врач Гитлера, писал: «Фюрер постоянно утверждал, что одной из его главных способностей является хорошее знание людей, на которое он всегда может положиться. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы определить, является ли человек в умственном отношении ребенком и как его можно использовать наилучшим образом».[68]
Эта примитивная форма восприятия действительности могла стать одной из причин радикального антисемитизма фюрера. В книге «Майн кампф» Адольф Гитлер писал: «В Линце евреев было немного», — и только в Вене он испытал настоящий шок, встретив их «в длинных кафтанах с черными патлами». «Совершенно очевидно, что внешний вид евреев вызвал у Гитлера отвращение. Для него они олицетворяли собой объект ненависта, были символом дегенерации, грязи и сифилиса. Это была чума, причем духовная чума, страшнее, чем "черная смерть", которой был заражен его народ».[69]
Арнольд Цвейг выводит зрительное неприятие фюрером внешнего вида еврея из идиосинкразии на образ черта: «Представление о черте у детей-католиков, к которым относился и маленький Адольф, включает в себя искривленный нос, черные волосы и копыта. Евреи, проникавшие из Галиции в другие области двуединой монархии, несли в себе некоторые черты этого образа».[70]
Гитлер верил в то, что всегда сможет опознать еврея. В застольных беседах он рассказывал, что ему кажется подозрительным нос барона фон Либига. Когда же выяснилось, что несколько столетий назад в его семью влилась еврейская кровь, Гитлер успокоился, поскольку теперь знал, на чем основывалась его неприязнь.
Кофе по-венски и влияние Швабинга
Чтение Гитлером произведений немецких националистов во время пребывания в Вене перед началом первой мировой войны оказало огромное влияние на формирование его мировоззрения. Бригитта Хаманн доказала, что десятилетия спустя речь фюрера была переполнена цитатами из брошюр фон Листа, Ланца и Шенерера, а также газетных критических отзывов на их книги. «Многие более поздние высказывания Гитлера являются цитатами из книг, которые он читал во время венского периода своей жизни».[71] До конца своей жизни Гитлер использовал в качестве стереотипных аргументов болтовню венцев начала века. Он сам признавался в «Майн кампф»: «В то время я читал бесконечно много и довольно основательно. За несколько лет я создал основные запасы знаний, из которых черпаю и поныне».[72]
Единственной реальностью для Гитлера были сведения и переживания, которые без изменений десятилетиями сохранялись в его памяти. Они настолько сильно доминировали в его духовной жизни, что подчинили себе весь последующий опыт. Таким образом, для Гитлера мир представлялся именно таким, каким сохранили его воспоминания молодости фюрера.
Во второй главе «Майн кампф» он вкратце описал свои наклонности. Впечатления юности, которые сохранялись в его мозгу в полной неприкосновенности, он воспринимал как «творческие мысли»: «Сегодня я твердо верю в то, что все творческие идеи, если они вообще есть, проявляются именно в молодом возрасте». Далее следовал намек на огромное количество точных воспоминаний: «Гениальность молодости, выражающаяся в неистощимой плодовитости на мысли и идеи, которые даже не всегда возможно обработать, определяется прежде всего их многочисленностью». Эти бесценные мысли и идеи молодости, представленные в его памяти как самая точная реальность, легли в основу доктрины, которой Адольф Гитлер посвятил свою жизнь.
Он с гордостью писал в той же главе «Майн кампф», что уже в Вене сформировалось его мировоззрение, которое стало «гранитным фундаментом моих нынешних действий. Мне пришлось лишь кое-что добавить к тому, что однажды создал, но не должен был что-либо изменять». Даже полное поражение, которое он потерпел в конце жизни, не вызвало у него ни малейших сомнений в собственной правоте.
У большинства людей религиозные и моральные принципы закладываются в молодости и впоследствии довольно сложно поддаются изменениям. С возрастом старые воспоминания начинают довлеть над новой поступающей в мозг информацией. У Гитлера данная тенденция обострялась благодаря эйдетизму и, возможно, нервному заболеванию, что сильно мешало ему разумно мыслить и действовать.
