Ниже были начертаны имена погибших. И еще одна строка:

«Они были нашими детьми».

Стоя на вершине холма, глядя на прекраснейшую, милейшую деревеньку, какую ему доводилось видеть, и ощущая запах отважных молодых цветов, Гамаш спрашивал себя: неужели отважна только молодость, а старики становятся опасливыми и трусливыми?

Неужели и он стал таким? Он определенно боялся войти в это чудовище, дыхание которого чувствовал на своей шее. Или это было дыхание Бовуара? Но Гамаш знал, что боится чего-то еще.

Арно… Черт бы подрал этого Арно! Бог знает, на что способен этот человек, даже находясь за тюремной решеткой. В особенности если туда его упрятал Гамаш.

Но и эти мрачные мысли исчезли, как только перед ним открылся этот вид. Как можно бояться чего-то, когда перед тобой такая красота?

В этой долине и приютилась деревня Три Сосны. Из труб поднимался дымок, на кленах, вишнях и яблонях завязались почки, а некоторые деревья были уже в цвету. По деревне перемещались люди. Кто-то работал в саду, кто-то развешивал на веревках стираное белье, кто-то подметал широкие красивые веранды. Весенняя уборка. Жители пересекали деревенский луг с полотняными мешками, в которых лежали длинные французские батоны и другие товары – Гамаш легко мог предположить, что это сыры местного производства и паштеты, свежие яйца с ферм и душистые кофейные бобы из магазина.

Он посмотрел на часы. Почти полдень.

Гамаш не впервые проводил расследование в Трех Соснах, и каждый раз он все больше прикипал к этому месту. Это было довольно сильное чувство. В конечном счете самое главное для человека – быть там, где тебе хорошо.

Ему хотелось пройти по осклизлой обочине, пересечь луг и открыть дверь бистро Оливье. Там он сможет согреть руки у камина, заказать лакричные трубочки и чинзано. А еще – густой гороховый суп. Он сможет почитать старые номера «Таймс литерари саплмент», поговорить с Оливье и Габри о погоде.

Как так получилось, что самое его любимое место на земле располагалось совсем рядом с самым ненавистным?

– Что это? – Жан Ги Бовуар прикоснулся к руке Гамаша. – Вы слышите?

Гамаш прислушался. Он услышал пение птиц. Шуршание ветерка в сухих листьях на земле. И что-то еще.

Рокот. Не больше. Приглушенное ворчание. Неужели у них за спиной ожил старый дом Хадли? Зарычал, заурчал?

Оторвав глаза от спокойной, степенной деревни, Гамаш медленно повернулся, и его взгляд упал на дом.

Дом тоже взирал на него, холодно, с вызовом.

– Это река, сэр, – сказал Бовуар, смущенно улыбнувшись. – Белла-Белла. Весеннее половодье. Ничего больше.

Старший инспектор пристально посмотрел на дом. Наконец он моргнул и, повернувшись к Бовуару, слабо улыбнулся:

– Ты уверен, что это не дом ворчит?

– Абсолютно.

– Я тебе верю.

Гамаш рассмеялся, дотронулся до плеча Бовуара своей большой рукой, затем двинулся к старому дому Хадли.

Подходя все ближе, он с удивлением увидел, что краска шелушится, а окна разбиты. Объявление «Продается» упало на землю, на крыше не хватало черепицы, даже из трубы выпало несколько кирпичей. Дом словно распадался сам по себе.

«Прекрати это», – сказал он себе.

– Что прекратить? – спросил Бовуар, бросившийся догонять шефа, чей широкий шаг ускорялся по мере приближения к дому.

– Я что, произнес это вслух? – Гамаш внезапно остановился. – Жан Ги… – начал он и замолчал, не зная, что сказать дальше.

Бовуар ждал, и почтительное выражение на его красивом лице сменилось недоуменным.

«Что я хочу ему сказать? Чтобы он был осторожен? Чтобы учитывал, что многие вещи на самом деле не такие, какими кажутся? И дом Хадли, и это дело, и даже его бригада следователей?»

Ему хотелось увести этого молодого человека от дома. От расследования. От него самого, Армана Гамаша. Как можно дальше.

Вещи не такие, какими кажутся. Мир изменяется, реформируется. Все, что он принимал как данность, как факт, реальный и неоспоримый, перестало быть таковым.

Будь он проклят, если когда-либо согласится с этим. Или позволит кому-нибудь из своих близких погрязнуть в этом.

– Дом разваливается на части, – сказал Гамаш. – Будь осторожен.

Бовуар кивнул:

– И вы тоже.

Оказавшись внутри, Гамаш удивился, каким земным оказалось это место. Ни малейшего ощущения зла. Если у него и возникло какое-то чувство, то лишь печаль.

– Сюда, шеф, – позвала агент Изабель Лакост, перегнувшись через перила темного дерева, так что ее каштановые волосы свесились вниз. – Она умерла в этой комнате.

Лакост показала себе за спину и исчезла.

– Joyeuses Pâques[29], – сказала она минуту спустя, когда Гамаш поднялся по лестнице и вошел в комнату.

Агент Лакост была одета в удобную и стильную одежду, какую носят большинство квебекцев. Ей было под тридцать, она имела двух детей, но работала в полную силу. Хорошо одевалась и была абсолютно довольна своей жизнью.

Гамаш оглядел комнату. Роскошная кровать на четырех столбиках у одной из стен. Камин с тяжелой викторианской полкой по другую сторону спальни. На деревянном полу – громадный индейский ковер в темно-синих и алых тонах. Обои с изящным рисунком. Лампы на полу и на столе украшены кисточками. На трюмо лампа, искусно повязанная цветастым шарфом.

Он словно вернулся назад на сто лет. Вот только круг стульев посреди комнаты говорил о сегодняшнем дне. Гамаш пересчитал их. Десять. Три опрокинуты.

– Осторожнее, мы еще не закончили, – предупредила Лакост, увидев, что Гамаш направился к стульям.

– Это что? – Бовуар показал на ковер, где было рассыпано что-то похожее на кристаллики льда.

– Мы думаем, это соль. Поначалу мы решили, что это метамфетамин или кокаин, но это поваренная соль.

– Зачем посыпать солью ковер? – удивился Бовуар.

– Наверное, чтобы очистить помещение, – таким был ее неожиданный ответ.

– Что-то я не понимаю, – сказал Гамаш.

– Тут ведь проводился спиритический сеанс, верно?

– Да, я слышал об этом, – подтвердил Гамаш.

– Ну и что? – спросил Бовуар. – При чем тут соль?

– Сейчас объясню. – Лакост улыбнулась. – Есть много способов провести спиритический сеанс, но только один способ включает в себя соль, рассыпанную по кругу, и четыре свечи.

Она показала на свечи, стоящие на ковре внутри кольца. Гамаш их прежде не заметил. Одна из свечей упала, и когда Гамаш наклонился, то увидел на ковре расплавленный воск.

– Они расположены по сторонам света, – продолжила Лакост. – То есть на севере, юге, востоке и западе.

– Я знаю, что такое стороны света, – фыркнул Бовуар.

Ему все это очень не нравилось.

– Ты говоришь, что есть только один способ проводить сеанс с применением свечей и соли, – сказал Гамаш спокойным голосом, вперившись в Лакост проницательным взглядом.

– Это способ, которым пользуется неоязыческая религия вика, – сказала Лакост. – Колдовство.

Мадлен Фавро испугалась до смерти в прямом смысле.

Клара была уверена, что ее убил старый дом Хадли. И вот сейчас Клара Морроу стояла перед ним и предъявляла ему обвинения. Люси на поводке металась взад-вперед, стремясь поскорее оставить это место. Как и Клара. Но Клара чувствовала, что обязана сделать это для Мадлен. Нагнать страху на этот дом. Дать ему понять, что она все знает.

Что-то пробудилось вчера вечером. Что-то нашло их маленький тесный кружок друзей, которые занялись чем-то безрассудным, глупым, не соответствующим их возрасту. Только и всего. Никто не должен был умирать. И никто не умер бы, проводи они спиритический сеанс в любом другом месте. Никто ведь не умер в бистро.

Что-то в этом нелепом месте было вызвано к жизни, прошло по коридору в старую спальню, затянутую паутиной, и забрало жизнь Мадлен.

Всю оставшуюся жизнь Клара будет помнить случившееся. Пронзительные крики, визг. Они раздавались отовсюду. Потом удар. Пламя одной из свечей затрепетало. Люди повскакали с мест, чтобы помочь или броситься прочь. Включились лучи фонариков, бешено заплясали по стенам… и замерли. Все они направились на одно – на лицо. Даже в ярком и теплом солнечном свете дня Клара чувствовала, как сжимается петля страха – словно плащ, который невозможно сбросить с плеч.