Пока у власти стоял Гельмут Коль, наши шансы вклиниться в эксклюзивное двухстороннее партнерство были невысоки; Герхарда Шрёдера мы начали обрабатывать еще до того, как он был избран канцлером. Наши усилия не пропали даром. Первым государством, которое Шрёдер посетил в качестве канцлера, стало Соединенное Королевство — Шрёдер приехал к нам сразу после посещения Франции[198]; речь даже шла о том, чтобы сначала ехать в Лондон. Я проявил известную опрометчивость, в январе 1999 года записав в дневнике: мол, оглядываясь назад, изменение позиции Германии к Соединенному Королевству при Шрёдере можно назвать историческим. На поверку оказалось не совсем так; впрочем, поначалу Шрёдер был куда больше Гельмута Коля склонен рассматривать Соединенное Королевство как надежную опору. Даже в 2002 году мы все еще тесно сотрудничали со Шрёдером. Я убедил Тони поздравить Шрёдера по телефону со второй победой на выборах; звонок окупился сторицей.

Тони оказался единственным, кто позвонил Шрёдеру; Шрёдер выразился в том смысле, что не забудет такого проявления дружеских чувств. На следующий день он позвонил сам и пообещал отобедать назавтра на Даунинг-стрит. Этим обедом Шрёдер отомстил Шираку, который поддерживал шрёдеровского оппонента от консерваторов.

Франко-германские отношения всегда зиждились на сделках. В вопросах поддержки друг друга то Франция, то Германия поступаются собственными незначительными интересами в пользу партнера. Етава администрации канцлера звонит в Елисейский дворец и излагает условия очередной сделки; стороны быстренько приходят к соглашению. В знак собственной готовности поставить англогерманские отношения на ту же платформу Шрёдер и нам предложил сделку. Тони тогда очень беспокоил законопроект Евросоюза, касающийся права следования, а именно — получения автором произведения искусства процентов с перепродажи своего творения. В этом законопроекте Тони усматривал угрозу аукционным домам Соединенного Королевства. Беспокойство Тони дошло до такой степени, что он пригрозил прибегнуть к «люксембургскому компромиссу»[199], изобретенному Шарлем де Голлем с целью дать французам возможность защищать основные национальные интересы. Шрёдер знал, сколь важен для Тони вопрос о праве следования, и предложил содействие в обмен на поддержку своей директивы об отслуживших автомобилях, каковая директива угрожала немецкому автопрому. Мы согласились на сделку; впрочем, британские чиновники не сумели выработать тип мышления, позволяющий совершать подобные сделки на регулярной основе, а значит, и продвигаться к ЕС. Возможно, сделка представлялась слишком в духе Макиавелли; так или иначе, нам не удалось скопировать модель франко-германских отношений. Мы упирали на построение коалиций с менее влиятельными членами ЕС «по кирпичику» — отчасти потому, что не могли жертвовать «мелочами» ради более крупных целей. По справедливому замечанию Макиавелли, мудрость «в том и состоит... чтобы, взвесив все возможные неприятности, наименьшее зло почесть за благо»[200]; просто мы так и не научились торговать политическими вопросами.

Несколько лет мы старательно «чертили треугольник» англо-франко-германской официальной встречи; это удалось лишь после событий 11 сентября. Ширак собрал нас во время саммита в бельгийском Генте, в 2001 году; собрал в какой-то тесной, душной комнатушке. Звуковым фоном был синхронный перевод, сильно мешавший сосредоточиться; впрочем, договорились до совместного европейского вторжения в Афганистан. Через три недели мы попытались повторить встречу в Лондоне — однако все сразу пошло наперекосяк. По пути из Пакистана Тони остановился в Генуе, чтобы встретиться с Берлускони. Не успели мы сесть за обеденный стол, как Берлускони с чувством объявил визит Тони достойным ответом участникам Гентского саммита, куда его, Берлускони, не позвали. Неудивительно, что после этих слов Тони уже не мог заставить себя поведать Берлускони о наших планах на следующий уик-энд; пришлось выслушать монолог о зловонном дыхании отдельных итальянских послов и инструкцию по содержанию молодой жены.

Вернувшись в Лондон, мы объявили, что 4 ноября состоится «обед для троих». Тут-то ад и разверзся. Первым позвонил Берлускони с настоятельным требованием включить его в список приглашенных. Тони согласился. Затем позвонил премьер Испании Азнар и принялся убеждать, что его присутствие необходимо. Тони уступил. За Азнаром Испанским позвонил Ги Верхофстадт, бельгийский премьер, и добился приглашения на том основании, что является членом Европарламента; заодно с Верхофстадтом навязался Хавьер Солана — как верховный представитель по вопросам внешней политики ЕС. Наконец, за считанные часы до мероприятия, премьер Нидерландов Вим Кок сообщил, что тоже прибудет. Он опоздал, еда кончилась, и ему пришлось довольствоваться вегетарианскими блюдами. Шрёдер с Шираком не усмотрели ничего забавного ни в факте вторжения, ни в нашей неспособности его предотвратить; европейские лидеры, вовсе не попавшие на обед, злились еще больше.

Из-за этого недоразумения идею европейской Директории[201] пришлось подвергнуть глубокой заморозке на следующие два года; впрочем, в сентябре 2003 года немцы созвали в Берлине трехсторонний саммит. Вместе с французами они хотели использовать его для восстановления наших постиракских отношений и обсуждения надвигающейся Межправительственной конференции, где планировалось распределять высшие должности Евросоюза. Встреча прошла гладко, однако на Межправительственной конференции мы не сумели достигнуть соглашения ни по одному из ключевых вопросов. Последняя попытка сойтись с Шираком и Шрёдером была предпринята в 2004 году. Обоим Тони заранее послал проект политической программы для Европы (аналогичные проекты он всегда отсылал Бушу перед встречами) — хотел уберечь коллег от затяжного переговорного процесса. Однако на самой встрече стало ясно: ни Ширак, ни Шрёдер проекта не читали и обсуждать высокие посты в Евросоюзе при своих министрах иностранных дел не хотели. Вообще европейские президенты и канцлеры не близки со своими министрами иностранных дел. В некоторых случаях объясняется это тем, что они — члены коалиционного правительства и принадлежат к разным партиям. Или же президент — фигура слишком масштабная, чтобы размениваться на министра иностранных дел. В 2004 году Берлускони опять проигнорировали, по поводу чего он крайне огорчился. Он напоминал брошенного влюбленного, был мрачнее тучи, глядел исподлобья. Тони опять пришлось его утешать. На сем эксперимент и кончился. Очередная встреча «троих сильных» могла спровоцировать недовольство остальных государств — членов ЕС, а ни Ангела Меркель, ни Николя Саркози рисковать не желали. Правда, Саркози предложил Тони и Гордону пообедать с ним и с Меркель — но уже в июне 2007 года, перед самым уходом Тони с премьерского поста. Гордон сначала принял приглашение, а затем, вероятно под влиянием своих консультантов, предостерегавших от «засвечивания» в обществе Тони, отказался.

А ведь Евросоюзу в его нынешнем виде Директория необходима — иначе можно забыть об эффективной работе. Двадцать семь лидеров и их министров иностранных дел вокруг одного стола — многовато для ведения сфокусированной дискуссии. Если каждому предоставить слово, весь день с говорильней провозишься. Нет, нужна этакая рулевая группа; возможно, помимо Соединенного Королевства, Франции и Германии, в нее стоит включить Испанию, Италию и Польшу. Правда, понадобятся недюжинные лидерские способности и известная степень удачи, чтобы примирить остальных с нелестной мыслью: их удел — молча соглашаться с решениями рулевых.

В европейской политике многое зависит от взаимоотношений лидеров. Например, личная неприязнь между Шрёдером и Шираком была нам на руку, по крайней мере на первых порах. В декабре 2000 года Шрёдер по телефону возмущался поведением Ширака, который только что у него гостил. Шрёдер хотел нового альянса с Британией; предлагал перед конференцией лейбористской партии организовать встречу обоих Кабинетов в Лондоне для обсуждения экономической реформы; правда, ничего из этого не вышло.