Именно с этой проблемой мы и столкнулись. В 2000 году предложили новую схему учительских зарплат — пусть самые артистичные учителя и получают больше. Однако главы учебных заведений не были готовы делить учителей на артистичных и неартистичных; в их понимании повысить зарплаты следовало всем без исключения. Медики тоже сопротивлялись реформам — дескать, их дело — назначать лечение, а не в политические распри лезть. Вывод: собрался реформировать государственный сектор — будь готов иметь дело со сложившимися, давно закрепленными правами адресата реформы; не ссорься с адресатом — бесконечные лобовые атаки никому не на пользу. Мы сильно осложнили себе жизнь, взвалив на сотрудников новые бюрократические требования, обременив их обязанностью заполнять бесконечные бланки; но не меньшие трудности представляет справедливое распределение государственных денежных средств по реформированным секторам без определенной формы отчетности и определенного метода оценки результатов. Будущим реформаторам большого размаха, чьи замыслы априори вызывают недовольство адресатов реформ, хочу посоветовать макиавеллиевский подход, а именно: проводить популярные реформы и одновременно гнуть свое в плане радикальных и непопулярных мер.

Такие перемены по плечу только сильному лидеру. Макиавелли отмечает: «Чтобы основательнее разобраться в этом деле, надо начать с того, самодостаточны ли такие преобразователи или они зависят от поддержки со стороны; иначе говоря, должны ли они для успеха своего начинания упрашивать или могут применить силу. В первом случае они обречены, во втором, то есть если они могут применить силу, им редко грозит неудача»[157]. Макиавелли сомневается в величии известных реформаторов по сравнению с такими сильными лидерами, как Моисей, Кир, Тезей и Ромул, которым удалось задуманное, даже несмотря на вялую поддержку народа или отсутствие таковой. Тэтчер и Блэр были достаточно сильны, чтобы провести радикальные реформы. Мэйджор и Браун — слишком слабы.

По мнению Макиавелли, «... ничто так не прославляет государя, как введение новых законов и установлений. Когда они прочно утверждены и отмечены величием, государю воздадут за них почестями и славой»[158]. Тони Блэр особого почитания за свои реформы не снискал, ибо польза их будет видна только со временем, а в ближайшие годы никак не проявится. Требуется изрядный срок, чтобы «заработали» новшества в сфере здравоохранения и образования. Например, установка «Прежде всего — учить» привела большое количество одаренных выпускников вузов в государственные школы; но до той поры, когда эти молодые преподаватели станут директорами школ или главами департаментов, должно минуть еще несколько десятилетий. Вот когда минут — мы наконец почувствуем в полной мере все преимущества реформы, увеличившей количество учителей в стране. Столь же кумулятивен эффект массированного вложения средств в здравоохранение. Теперь наши расходы в этой сфере сопоставимы с расходами европейских стран. Наш принцип подъема зарплат врачам означает, что в будущем квалификация их возрастет на порядок; опять же до этого будущего надо еще дожить. А ведь как легко вылетает из памяти скверное качество социальных услуг, что мы имели в восьмидесятые и девяностые годы. У нас больше не бывает зимних кризисов здравоохранения, которые стабильно случались с 1979 по 1997 год; листы ожидания за какие-то три года укоротились с восемнадцати месяцев до восемнадцати недель; профессия школьного учителя в списке самых популярных для начала карьеры передвинулась со второго места с конца на второе место с начала. В долгосрочной перспективе усиленные вложения в социальную сферу и внедрение соревновательного момента в сочетании со смешанной экономикой обеспечат потребителям выбор. Пользуясь этим выбором, люди сами, без участия правительства, внесут улучшения в здравоохранение и образование, что сделает британское общество более справедливым. Помню, в 2006 году Гордон на заседании Кабинета вещал: дескать, к людям надо относиться как к гражданам, а не как к потребителям. Звучало хорошо; за столом согласно кивали. По большому счету Гордон был прав, однако, если речь идет об изменениях в здравоохранении и образовании, куда эффективнее поставить человека именно в положение потребителя, который, если недоволен обслуживанием, просто разворачивается и уходит туда, где лучше.

Реформы, как обычно, дались с боем. Гордон старался их задушить, да и многие наши заднескамеечники выступали категорически против. Джон Прескотт вообще с подозрением относился к самой идее использования частного сектора в государственных нуждах и предоставления народу выбора; он и в Кабинете так высказывался. Консерваторы тоже были против почти всех нововведений, но Тони стоял на своем, заплатил за это «свое» изрядную политическую цену и провел-таки реформы. Некоторые из них мы, правда, вынуждены были смягчить, другие — отложить. В идеальном мире долгоиграющие реформы проводятся на двухпартийной основе, при поддержке всех основных партий — особенно если дело касается пенсий и долгосрочной медицинской помощи, ибо в этих сферах наличие системы, меняющейся от правительства к правительству, приводит к пагубным последствиям. Теперь, похоже, мы дожили до периода политического единомыслия, по крайней мере по отдельным реформам Тони. Возникла новая форма «батскеллизма», этакий лейбористско-консервативный консенсус — второй после благостного перемирия двух партий в сороковые—пятидесятые годы. Термин представляет собой сочетание двух фамилий — консерватора Ричарда Батлера и лейбориста-центриста Хью Гейтскелла[159]. В наши дни обе ведущие политические партии снова поддерживают реформы Блэра, причем консерваторы обещали даже пойти дальше, чем Тони, — это вместо угроз «сделать как было» в образовании и здравоохранении. Если бы это перемирие продлилось еще лет десять, воцарился бы период стабильности, благотворный для социальной сферы; тогда-то социальная сфера претерпела бы заметные изменения к лучшему.

Конечно, в отдельных случаях стратегия оборачивается неожиданной и неприятной стороной. Джон Прескотт, например, долго носился с идеей региональной деволюции в Англии, которая должна была уравновесить в этом плане Шотландию и Уэльс. Помню, когда я только начал работать с Тони, я обсуждал с Джоном его деятельность в правительстве; так, Джон притащил мне целую кипу статей, написанных им по этой теме в семидесятые и восьмидесятые годы. Попав же в правительство, он взялся проталкивать идею, даром что ни в регионах, ни по месту работы Джона интереса к деволюции никто не проявлял. В 2004 году Тони сдался и позволил Джону провести референдум на Северо-Востоке — казалось, в этом регионе будет какой-никакой энтузиазм. Джон Доблестный проводил кампанию практически в одиночку, причем несколько месяцев.

В ноябре, ближе к концу кампании, в Кабинет явился Джон Пристыженный и сообщил, что им применялись новейшие технологии склонения населения Северо-Восточного региона к идее деволюции, но, увы, все пошло не так. Он, Джон, лично записал сообщение, с тем чтобы оно звучало в телефонных трубках граждан: «Здравствуйте, вас беспокоит Джон Прескотт. Этим звонком я прошу вас на референдуме, который состоится на будущей неделе, проголосовать “за”». Предполагалось, что телефонные звонки будут раздаваться в домах во время файв-о-клок’а, по три подряд. Технология известна под названием «массированная агитация». Увы: из-за ошибки в программе тысячи заспанных жителей Северо-Восточного региона хватали телефонную трубку в половине пятого, ровно в пять и в половине шестого утра лишь для того, чтобы услышать голос Джона Прескотта, призывающий их голосовать за деволюцию. У Прескотта и так было мало шансов провести свою идею, а ошибочно установленное время и вовсе свело их к нулю.

За десять лет у власти мы таки научились управляться с планами радикальных реформ. В 1997 году мы начали с реформирования социальной сферы — но, словно на риф, напоролись на противодействие отдельно взятого лица. Еще будучи в оппозиции, Тони сделал широкий жест — пригласил радикально настроенного Фрэнка Филда на пост теневого министра соцобеспечения, когда же дошло до дела, одумался — слишком уж рискованный это был бы шаг с точки зрения политики. В итоге министром соцобеспечения стала Гарриет Харман, а Фрэнк стал ее заместителем. Тандем не сложился, Гарриет с Фрэнком постоянно ругались. Вдобавок Гарриет чуть что звонила Тони и жаловалась на Фрэнка; жалобы были растянутые во времени. В декабре 1997 года я доверил дневнику следующий эпизод: минут десять послушав нытье Гарриет, Тони вручил трубку Питеру Мандельсону, случившемуся в «логове», а сам вышел. Гарриет продолжала излияния, не подозревая, что слушает ее Питер, а не Тони.