Амид, на некоторое время остался вместе с вороном своим. Некогда маленький слабый вороненок, вскормленный плотью человеческой, вырос в могучую, красивую птицу, с черными, непроницаемыми глазами. Тогда поднес его Амид к губам, поцеловал в клюв, а затем, прополз к подоконнику, и, уцепившись за него, смог приподняться, — тут почувствовал нежный, мягкий поцелуй апрельского солнца — тогда он улыбнулся. А как легко было на душе его от понимания того, что он свободен, и что он будет — Да, будет! — с любимой своей! Он нежно обнял ворона свою, и запел песню, которая пришла к нему, вместе с дуновением ветра, вместе с запахом родимых полей:
— Лети, мой ворон, лети высоко,
Лети над моей головою,
Лети из темницы, лети далеко,
Лети над родимой землею.
Расправь свои крылья — то первый полет;
Возьми из темницы мой шепот;
И пусть тебя голос родной позовет,
Услышишь коней вольных топот…
И ты, черный ворон, спустись на плечо,
К той милой, что сил придавала;
К звезде льющей свет бесконечным ключом,
Спроси: «Ты о мне вспоминала?»
Спроси, а потом ей на ухо шепни,
Что я до конца был ей верен.
Шепни, и крылом за меня обними:
И пой: «Будем вместе, и в том я уверен».
Лети, милый ворон, лети высоко,
Все выше в бескрайнее небо,
Лети, над землею, лети далеко,
Питайся лучей златых хлебом.
Сказал так Амид, и поднес ворона к решетке — ворон издал громкий, печальный крик, после чего — выпорхнул в небо синее. Полетел над горами, над лесами, над родимой землею; и исполнил последний завет героя — нашел Алию, которая стояла на лесной поляне на коленях, перед первыми цветами, и молила у них за возлюбленного своего. И опустился ворон к ней на плечо, и тихо поведал о словах Амида; после чего — обнял ее крылами и взмыл в лазурь апрельскую. Показалось Алии, что это милый обнял ее, протянула вслед за вороном руки, зашептал:
— Возьми, возьми меня с собою!
Но ворон был уже высоко и не слышал ее…
В ту весну орки были выметены из тех земель; и так велика была ярость народная, что взяли они и крепость Брогурок — разрушили то мерзкое место до основания — а потом уж вернулись к обычной жизни.
Но не было больше счастья Алии, ибо она знала, что никто ее не сможет полюбить так, как любил Амид. Она прожила тот год, и великая мука была в очах ее, когда же выпал первый снег и земля погрузилась под смертный саван — Алия умерла. В тот день кто-то видел, будто белая лебедица поднялась над землею, и снежные тучи на мгновенье раскрылись пред нею — и в том разрыве, точно в мелькнувшем на мгновенье окошке, показалось небо — бесконечное, по весеннему теплое, по апрельскому жизнь пробуждающее…
* * *
Альфонсо так увлекся рассказом, что и позабыл, что ему и самому угрожает опасность быть погребенным на дне болотном. Он рассказывал с жаром, с воодушевлением — вспоминая, как это же рассказывала его матушка; а кикимора сначала слушала невнимательно, но потом ее хватка ослабла, а в последней части рассказа она горько зарыдала, и, когда все было окончено, ее, похожие на ветви пальцы, соскочили с ног Альфонсо, и уползла она в болото. В это же время Луна скрылась за кронами деревьев, и тот призрачный зал, в котором стояли они потемнел. Через несколько мгновений, в верхней его части появился робкий, розоватый свет, предвестник зорьного пожара, а сами стены задрожали, в любое мгновенье готовые рухнуть.
В руках Кэнии, как память о ночи, осталось сияющее Луною полотно, размерами едва ли большее, чем обычный платочек.
— Довольно таки мало, для целый ночи работы… — выдохнул Альфонсо.
Кэния подошла к нему, обняла за плечи, и, поцеловав в лоб, молвила:
— Шитье из лунного тумана, тяжелая работа даже и для меня…
В это время, туман рассеялся, и обнаружилось, что болото совсем небольшое: до противоположного берега было метров пятнадцать, и там за камышом, высилась черная стена леса из-за которой уже восходила заря.
— Как красиво, — тихо молвил Альфонсо и тут услышал шепот Кэнии:
Ах, как тепло в лесу златистом,
Как мягок первый листопад,
Как в воздухе святом и чистом,
Ты даже смерти листьев рад!
С каким священным трепетом внимаем,
Сказаньям, слезам давних лет…
Ах, в этом шепоте мы верно понимаем,
Что в смерти есть и красота, и свет.
Любуясь, чувствуя близость друг друга, в восторге, простояли они до тех пор, пока над лесом не взошло солнце, и все (даже и болото), засияло ярко и празднично. Во все горло славили новый день лягушки, а в синеве небесной — птицы.
Все время рассказа, Кания нежно обнимала юношу за плечи, и вот, при последних словах, поцеловала, и тихо-тихо зашептала:
— А какую ты печальную историю рассказал…
— Да, да! — подтвердил Альфонсо, на глазах которого выступили слезы. — Одна из самых любимых моих историй! Но, когда я только начал рассказывать ее, я и иные вспомнил — не менее прекрасные. Да, да… Вот позволь…
— Хорошо — только, все-таки, пойдем к дому. По дороге и расскажешь.
Они пошли по лесной тропе, и Альфонсо быстро говорил:
— Вот до этого я все метался, сам не знаю чего хотел, а теперь нашел — это ты, Кэния, и звезды. Вот слушай… — но тут он остановился; и, с нежностью взглянув на нее, продолжил. — Нет, нет — ничего не стану рассказывать! Я чувствую — ты хочешь что-то сказать… Пожалуйста, пожалуйста — говори! Мне дорого каждое твое слово.
Печальная улыбка украсила лицо девушки; и негромким голосом молвила она:
«То было в начале сентября две осени назад, когда опадали первые яркие листья, и весь лес шелестел от ветра, сиял от солнечных лучей. Я в одиночестве шла по этой тропинке, и слышался мне, среди шепота листьев печальный голос:
— Иди за мною… иди за мною…
Вслед за этим голосом, свернула я с тропинки и вскоре вышла на поляну, над которой высился сияющий чернотой камень. На камне том сидел ворон, смотрел непроницаемыми своим оком на меня, и, когда открывал клюв, то и вылетал этот печальный шепот: „Иди за мною…“ — и, словно в воду, в камень нырнул. Еще несколько шагов, и вот настал мой черед прикоснулась к черной поверхности — она расступилась, обволокла меня, и понесла, как река маленькую щепку.
В черноте стал появляться бордовой свет, и тогда ворон развернулся. полетел на меня, стал расти — обратился в дракона, распахнул пасть — поглотил меня, наступила непроницаемая тьма…
Потом очнулась я на полянке — на той самой, где привиделся мне камень… Листья сыпались неспешно, спокойно…»
Кэния помолчала некоторое время потом, задумчиво молвила:
— Странно, что происшествие это — только теперь вспомнилось…
Альфонсо, все пребывая в восторженном, влюбленном восторге, восклицал:
— Клянусь, что никогда не оставлю тебя, любимая!.
В это время раскрылось пред ними поле, в ближней части которого красовался домик Кэнии, а в дальней, на взгорье, под пологом другого леса, проходила пустынная дорога. Синело небо, возносилась Минельтарма; травы ярко зеленели, и сияли среди них радуги цветов…
Но что-то было не в порядке — какая-то тревога чувствовалась.
