— Поднимемся, тогда, на вершину холма.
Что же: Эллиор последовал его приглашению: и вот они уже сидят на самой высокой части Фалковского холма, откуда и Ясный (а теперь — Черный) бор был виден, и полный хвост кометы. А вот Андуина, за более высокими, стоящими у его брегов, холмами было не узреть.
Там Эллиор уселся на траву, некоторое время созерцал небо. Вот росчерком пронеслась падучая звезда — вот еще и еще одна. Но как же там все высоко и вечно! Даже и звезды эти падучие! Как все торжественно и тихо, и высоко.
Следуя примеру эльфа, и Фалко залюбовался звездной красотою…
Голос эльфа прозвучал легко, высоко, созвучно этому безмолвию:
— А кто этот Брэнди?
— О — он мудрейший из всех хоббитов. Я часто у него бываю, знаю много чудесных историй; он, ведь, как и мой прадед раньше путешествовал. Они и знали друг Но это и не удивительно: среди нас, хоббитов, других таких вот двоих не сыскать.
— Скажи — ты не обмолвился, когда упомянул, что у Брэнди множество книг?
— Он их из дальних земель привозил, и у всех Холмищ на грибы выменивал. Ведь, у кого и были книги — те и пылились где-нибудь в чулане. Хоббитенка главное грамоте азбуке научить — дальше никогда не шло; ну а у Брэнди такая коллекция — все стены уставлены.
— Это прекрасно. — молвил тогда Эллион. — Вот эти то книги и должны быть спасены во вторую, после самих хоббитов, очередь.
— Только его завтра на празднике не будет. — отвечал Фалко. — Он такой старенький, что едва по своей норе передвигается…. Ну, ничего — ему молодые хоббиты всегда приносят в этот день и яблочный сок, и пироги яблочные. Только — он улыбается насилу, а сам — не рад. Не любит он этих громких праздников, а у нас они так часты! Ему милее всего покой…
— Пойдем к нему сейчас — расскажем все. Начнем собирать книги сейчас, потому что завтра уже некогда — завтра, до заката, все должны будут оставить Холмищи.
И вот они поднялись, и пошли между засыпающих холмов. Один за другим затухали круглые окошки; последние голоса звучали уже не встревожено, но сонно, и можно было расслышать: «Да, послышалось… да мало ли что…» Слышались еще пожелания доброй ночи, и все смолкало, смолкало…
— Вот бы сотня таких пауков их норы окружила!.. — в сердцах воскликнул Фалко, и тут посмотрел он на звезды, на Млечный путь, в глубины которого ушел Эллендил, на озаренный спокойным светом лик Эллиона, и тут стыдно ему стало за этот выкрик. Он прошептал. — Нет, нет — не надо никаких пауков. Ни криков… нет… пусть бы завтра был этот яблочный праздник, и прошел бы он мирно; и, как всегда, говорили бы только об яблоках, да об видах на осенний урожай…
— А враг любит появляться на праздниках — история этому учит. — Эллиор вспомнил что-то, и очи его зазолотились глубокой печалью. — Только, на этот раз, намерения приходить на Ваш праздник у врага нет. Я думаю, что он до сих пор и не ведает про вас. Беда в том, что дорога рядом проходит…
А они шли среди все более высоких холмов — так у двух из них противоположные стены были почти отвесны, и поднимались — каждая метров на двадцать. Посреди этой высоты красовался, перевернутый от одного холма к другому настил — с него, метров на пять, свешивались гороховые гроздья.
При серебристом свете Луны, и настил этот, и склоны холмов, увитые кустами — все это казалось облаком, обильно помазанным мягким светом, да и притянутым на эту ночь к земле.
В это время они остановились перед высоченным холмом. Дорожка, украшенная аккуратными ступенями, а по бокам — вырезанными из дерева фигурками диковинных зверей — взбиралась на многие метры, а вокруг нее журчали два родника.
Фалко говорил:
— Здесь и живет Брэнди-звездочет. Этот холм называется Родниковым, и эти два родника не единственные…
— Подожди-ка. — поднял свою музыкальную ладонь Эллион. Он припал ухом к земле, послушал некоторое время; после чего лицо его просияло в счастливой, детской улыбке.
— Восемь родников бьют в разных частях на поверхности, а девятый — всем родникам родитель бьет в глубине и… утекает по подземному туннелю к Андуину.
— Верно! — изумился Фалко. — Вы что же — все их… услышали?
Эллиор, все также, по детски улыбаясь, кивнул.
Тут Фалко, и потянул за веревочку (колокольчик зазвенел в доме Брэнди) — он говорил восторженно:
— Он то весь холм обходил, эти роднички выискивал — они такие маленькие, и между камушков один спешит, другой — среди корней притаился. Ну а самый главный, как жила, от которой в жару прохладой, ну а в холод — теплом веет… Брэнди то один поживает — ему этот холм в наследство достался — он глава рода Водниксов был, а они, как увидели, сколько он книг разных привез; да, как ими залы стал загромождать — предпочли отселиться. Тем более — даром они свою фамилию носили — воды боялись, как и все иные хоббиты — говорили, что холм их проседает, и утонет скоро в Андуине. Теперь они из мои соседи, ну а Брэнди, кажется, до сих пор своих владений не обошел…
Во время этого рассказа они прошли среди деревянных, точно живых фигур диковинных зверей; около большого, старого, но ухоженного сада.
А на склонах холма темнело множество окон.
Когда они подошли к двери, голос их позвал сверху — тут только Фалко увидел знакомую фигурку, которая контуром выделялась на диске полной Луны. Видна была и смотровая труба, смастеренная Брэнди по научению гномьих мастеров.
А вот и сам Брэнди. Он сидел на плавной вершине, и помимо смотровой трубы там был еще столик на котором лежала карта звездного неба, а также — большая кружка, наполняющая воздух запахом чая.
Открывался чудесный вид: западный склон сбегал плавную волною, тянулся подошвой еще несколько метров, а там, под крутым берегом уж чернел Андуин. В этих местах, от одного берега великой реки до другого было почти с версту; и весь этот, чернеющий простор двигался, проплывал маленькими водоворотиками, в которых закручивались и тут же вновь появлялись звезды.
А на другом берегу виден был туман — в серебре ночного света, он казался очень твердым, будто скальная порода — это чувство еще подкрепляла совершенная его недвижимость. Чем дальше, тем выше вздымались его отроги, и самые дальние были подобны теряющимся во мраке горам-исполинам. На некоторых из отрогов зловеще поблескивали бардовые отсветы кометы.
— Беду ждите оттуда. — молвил Брэнди, и указал в туманные горы.
— А вы то откуда знаете? — шепотом спросил Фалко (молодой хоббит ясно представил себе, как эти серебристые стены, вдруг раскроются и выпустят из себя рычащие полчища тьмы).
Звездочету шел уже пятнадцатый десяток, а это и по хоббитским понятиям — глубокая старость. Лицо его глубоко было изрезано морщинами, напоминало сморщившийся яблок; но ясные, добрые и мудрые глаза каким-то образом оставляли юношескую живость:
— Не важно, откуда я это знаю, но скажите, эльф, лицом молодой, но проживший втрое больше моего — скажите, ведь я прав?
И тут лицо старого хоббита омрачилось тревогой, болью.
— Да, вы правы. — отвечал Эллиор.
— Что ж. Хорошо, значит, то, что я стал укладывать свои книги месяц назад. Так, ящик за ящиком — но многое ли с меня спросишь? Нет — многие книги еще остались неубранными.
— Что ж вы меня то не позвали? — спросил Фалко.
— А ты бы и не стал помогать. Стал бы спрашивать — зачем? Я бы тебе объяснил, а ты бы махнул рукою — не поверил.
Фалко понял, что старый звездочет говорит правильно: ведь, он сначала и сам не хотел верить в то, что рассказывал Глони. Не поверил бы он предсказаньям, но книги бы, все-таки, собрать помог — ведь, старый он совсем, нельзя так утруждаться.
Эллиор кратко рассказал, как обстоят дела, и на это звездочет отвечал:
— Что же, могу сказать, что одного то из них я сегодня уже видел. Вон там. — кивнул он в сторону тумана. — Когда я наблюдал восход Элледила, вслед за яркой звездой, вырвался из тумана дракон, я, даже, видел, как он распахнул пасть, будто намериваясь поглотить кормчего небес; на мгновенье он даже скрылся в черном брюхе, но то лишь иллюзия — Эллендил, даже не ведая о том, продолжал свое восхождение, ну а дракон нырнул обратно. Да такие при этом волны поднял!
