— На!.. Получи!!! — ревел Глони и с каждым из этих выкриком отрубал нацеленные на него когти..
Вот брызнула на его лицо черная кровь — тут же один его глаз ослеп, но Глони даже не обратил на это внимание. Но вот ядовитый коготь сзади, пронзил ему шею — смерть наступила мгновенно.
Пауки завыли, бросились на павшего. Завязалась даже драка — некоторые из них, закрутились по земле многометровыми комьями; они рвали друг друга, — вздымался дым от льющегося на него яда. Один оказался проворней иных — он склонился над телом Глони. Тут сверкнула стрела Эллиора. Паук забился; заметался среди трупов. Еще несколько тварей бросились к телу, но были разодраны поспевшим Феагнором.
Шипенье отхлынуло к северу. Здесь же стонала, прожигаемая ядом земля, судорожно дергались оторванные лапы, суставы, клыки; вся вокруг было покрыто наростами и трудно было поверить, что все это, учинили лишь трое.
Один из этих троих лежал уже мертвым. Феагнор был тяжело изранен: самая большая из его ветвей была вырвана — потеря человеком руки могла сравнится с такой раной. Так же — множество шрамов покрывали его тело, и один из них был особенно глубоким — до самой сердцевины, оттуда медленно вытекала тягучая зеленоватая жидкость, и, там где она падала, паучий яд отступал, и нанесенные земле раны заживали.
Эллиор также получил несколько ран, но неглубоких, и яд в них не попал. Он подошел к энту, и услышал его глубокий, словно бы по большой пещере перекатывающийся голос:
— Теперь бы отдохнуть… постоять века три в теплой мягкой земельке, возле родника, да чтобы кору мою ласкали березы…
Эльф склонился над телом Глони, поцеловал его в лоб. Посидел минуту, в величайшем напряжении, потом зашептал, роняя жаркие слезы:
— Прощай и ты, мой старый друг,
Прощай навек, — пою в печали,
И не услышать больше стук,
Большого сердца — его ветра забрали…
В далеких залах, в тишине,
В мерцании святого грота,
Ты тихо вспомнишь обо мне,
И ясной мудрости твоей не омрачит забота.
А я вослед тебе пою:
«Бессмертны наши души,
Там, в дальнем, западном краю,
У схода снов и суши».
Пройдет время, и раны, нанесенные эту месту заживут. Уже в следующую весну, поднимутся вокруг холма подснежники — там, где пал гном раскроются алые розы; а на вершине, где заснул благородный Сполох — бликом нездешних лугов засияют цветы эланора. Там, где падали слезы эльфа, взрастут нежные синеглазки; а там где слезы Феагнора — взрастут березы.
Пока же вокруг густела тьма, а издали доносилось паучье шипенье.
— Мы оставим тела здесь. Земля сама позаботится о них. — тихо молвил Эллиор, но потом прислушался, и вновь его голос стал суровым. — Пауки нагоняют хоббитов, а их может защитить один только Мьер. Скорее туда…
— От меня совсем мало проку. — тяжело вздыхал Феагнор. — Вместе с соками уходит моя сила. В бою я чувствую свою погибель но, все-таки, помогу тебе, друг. — и он протянул ему одну из своих ветвей.
Но тут под угольной, скрывающей спокойную высь завесой показался дракон.
— Все — теперь нам не прорваться — устало выдохнул израненный энт. — Мне то и здоровому едва бы удалось убежать от драконьего пламени, ну а уж такому… Я отступаю к Ясному бору…
— Да, да… — говорил Эллиор, и страшно было слышать в этом голосе такую сильную боль. — Как же тягостно все оборачивается!.. Ладно — надеюсь эта встреча была не последней.
Энт ничего не ответил, но покачиваясь из стороны в сторону, побежал к Ясному бору, и встал там среди иных деревьев, почти неотличимый от них. — он запустил корни глубоко в землю, и теперь, когда находился в единении с ней — смерть ему больше не грозила. Он закрыл свои глаза, опустились его изодранные ветви, и он погрузился в сон столь же глубокий, как и у окружающих его деревьев.
Эллиор пробежал к холму Грибниксов, приоткрыл дверь, и грибной дух объял его — да — это было надежное укрытие, а позади — смертная опасность. Но Эллиор остановился в дверях, обернулся — постоял еще несколько мгновений, а потом — стремительной, почти слившийся с землей тенью, побежал на север — откуда доносилось паучье шипенье.
* * *
Хэм Рытникс с немалым трудом приоткрыл глаза. Сквозь слабость прорывались крики — хоббиты кричали в ужасе, а еще кто-то рычал, шипел. Вот телегу, сильно тряхнуло….
Промелькнуло знакомое лицо.
— Тэд… — слабым голосом позвал Хэм.
И вот к нему повернулся Тэд Рытникс — на нем, как говорится, лица не было — этот некогда веселый, работящий хоббит — был теперь и бледен, и трясся, как хворостинка на сильном ветру.
— Я так ослаб, у меня тут… — Хэм провел еще слабой ладонью по груди. — …У меня тут клинок был. Эльфийский…
Тэд каким-то сдавленным, замогильным голосом прошипел:
— Без твоего бы клинка, мы бы… — и тут на глаза его выступили слезы. — …Мы бы… Тут… Марту мою… Нет, больше ее… Нет!
— Да что говорить то! — раздался другой, хрипловатый голос, и Хэм узнал в нем, одного из старейшин рода — старого Вэрри. — Уже два раза на нашу телегу пауки нападали, только твоим клинком, Хэм, ее и отбил! Но несколько наших уже погибло! Несколько ранено…
Только теперь Хэм понял, что те странные отрывистые звуки, которые он слышал и раньше — издаются не ветром, не чудовищами — но живыми (пока живыми) — раненными хоббитами. Его передернуло…
— Где бы нам еще таких клинков достать, а?!
В голосе старого Вэрри душевная мука пробилась, и только теперь Хэм увидел его лицо — раньше добродушное и успокоенное, с густыми волосами, чем-то напоминающее кроны яблонь — теперь это лицо было рассечено кровоточащим, глубоким шрамом; волосы потемнели, сжались от спекшейся крови…
Вэрри закашлялся, а Тэд закричал дурным голосом:
— Опять! Да — вот же они!!!
Что-то сильно толкнуло телегу, раздался вопль:.
Хэм схватился за плечо Тэда, рывком поднялся. Голова его закружилась. Он жадно захватывал воздух, но воздуха то почти не было.
— Клинок! — бешено выкрикнул он, когда увидел, что на телеге почти все уже перебиты. Слезы навернулись на глаза Хэма, он почти ничего не видел..
Клинок оказался у Тэда Рытникса, который вмести с двумя хоббитами соскочил с повозки, бросились на паука, дравшего мертвую уже лошадь.
- У кого еще силы есть — давайте-ка за мною, на прорыв! К холмам! — надрывался старый Вэрри.
— Нет!!! — пытался перекричать его Хэм, бросаясь вслед за своим клинком. — В холмах вас все равно найдут! Прорываемся на север — за нашими!
В это время Тэд Рытникс налетел на паука, и, выкрикнув: «Вот тебе, за Марту!» — всадил клинок в его подрагивающее брюхо.
— Назад! — кричал Хэм, но опоздал — паук уже разорвал Тэдди Рытникса и помчался прочь, унося эльфийский клинок.
— На прорыв, к холмам! — все надрывался старый Вэрри.
Хэм уже не пытался их остановить — все смешалось, вихрилось темно-багровыми красками; духота становилась невыносимой, стоял паучий смрад, но страшнее был запах крови; страшнее их шипенья были крики малышей, которых укачивали их матери, тоже рыдающие.
Хэм не мог сдерживать слезы, и они, все таки прорывались — медленно, скупо, одна за другою. Ему понадобилось огромное усилие воли, чтобы отбросить слабость, которая сковывала его тело.
Он обернулся, увидел оставшихся на повозке хоббитов: все они — беспомощные, испуганные — жены, дети — вот узнал Мэллу — возлюбленную свою; подбежал к ней, схватил за руку — рука оказалась бессильной, дрожащей:
— Мэлла!.. Мэлла!.. — словно могучее заклятье, выкрикнул он. — Я вернусь! С клинком! Ты не бойся — мы их всех… — он не договорил — бросился в марево.
