— Альфонсо, да что с тобой!

Юноша презрительно скривил губы, несколько раз рассек клинком воздух, чувствуя себя правым и оскорбленным, выкрикивал:

— Ну же… Мерзавец!.. Давай скорее — не медли же!

Улыбка на лице приятеля исчезла — теперь пред Альфонсо стоял суровый, статный воин, изучающий глазами своего противника.

— Ты нанес мне оскорбленье! Да — я принимаю твой вызов! Да — после того, что я услышал, мы будем драться, но не здесь, и не сейчас, конечно…

— А я говорю: здесь и сейчас! — запальчиво выкрикнул Альфонсо — он стал наступать на Бэриона (так его звали), вертя клинком.

Тот оставался на месте, положил руку на эфес:

— Здесь дама — это во-первых. Во-вторых — драться в сегодняшний праздник, против всех законов!

— Похищать возлюбленных, тоже против всех законов! Мерзавец! Сейчас же!

Следующим ударом Альфонсо размозжил бы сэру Бэриону голову, однако, тот ловко отступил и также выхватил клинок.

— Хорошо же, разъяренный щенок — сейчас ты узнаешь, как кусать меня.

В следующее мгновенье их клинки должны были схлестнуться, однако тут плечи Альфонсо обвили девичьи руки, потянули его в стону — и не от этого рывка, а от резкого, пронзительного вопля: «Нет!!!» — Альфонсо не устоял таки на ногах, повалился в траву.

Те же девичьи руки теперь крепко обхватили его за голову; губы, показавшиеся ему прохладными, быстро целовали его в лоб; сквозь всхлипывания, раздавался голос Сэлвы:

— Альфонсо, милый, да что же с тобой?! Зачем же ты так?!.. Сэр Бэрион не надо, я молю вас — отойдите! Альфонсо — это же сэр Бэрион…

Тут со стороны аллеи раздались выкрики:

— Это где-то здесь кричали! Скорее, скорее сюда!

Альфонсо вырвался из объятий, презрительно взглянул на Сэльву:

— Теперь ты меня называешь милым?! Только минуту назад ты то же самое говорил этому мерзавцу! Так же ты и ласкала его!..

А Сэльва, испытывая к нему то же, что к тяжелобольному, умирающему, вновь обхватила его голову руками, стала целовать:

— Да что ты говоришь такое?! Как ты мог подумать? Да — вот же кому же я это говорила!

И тут Альфонсо увидел… единорога. Эти благородные и мудрые создания обитали в Валиноре, ну а в Нуменоре жило их всего трое.

Белоснежный, окруженный светлой аурой, похожий на коня, но более статный и высокий, чем любой конь, стоял единорог на краю поляны, возле скамейки, а на траве, у его ног, лежала оброненная Сэльвой арфа.

Очи у единорога были белыми, а большие, золотистые зрачки сияли спокойствием. Альфонсо почувствовал призыв: «Спокойно, спокойно. Достаточно гневится, теперь пришла пора помириться».

Альфонсо больше и не чувствовал ярости — он все понял, и теперь вот, сквозь побелевшие губы, выдавил:

— Что ж это на меня нашло такое?!.. Сэр Бэрион — я прошу прощения… — он ища поддержки, повернулся к Сэльве.

В это время, на поляну, из аллеи стали вбегать услышавшие крики придворные. С изумлением смотрели они, то на гневного, раскрасневшегося Бэриона, то на бледного, сидящего в траве Альфонсо, которого обнимала Сэльва.

Альфонсо, услышавши их шаги, резко обернулся и выкрикнул:

— Здесь произошло недоразумение, прошу оставить нас! Уйдите!

Может, кто и ушел бы — да, привлеченные этой тревожной ноткой сбегались все новые. Среди подошедших оказался и Тэур — главный судья королевства, своим обычным, торжественным голосом потребовал он объяснений.

Сэр Бэрион посмотрел на Альфонсо, на Сэльву, потом — на единорога — бардовой цвет гнева постепенно уходил с его лица, и вот он расхохотался — так громко и надменно смеется победитель:

— Этот юнец спутал меня с единорогом! Слышите — обращенные к единорогу ласки, он приревновал ко мне! Он оскорбил меня, потребовал поединка! Сначала я хотел принять его вызов, я был оскорблен, но теперь мне просто смешно. Я прощаю тебя, Альфонсо! Но впредь, до тех пор, пока не поумнеешь — не подходи ко мне…

С этими словами, гордо расправив плечи, с торжественным лицом Бэрион покинул поляну. Вот и придворные стали расходится, и Альфонсо понадеялся было, что их с Сэльвой оставят, и он сможет ей все объяснить. Однако, подошел судья Тэур сурово молвил:

— А ну-ка поднимайся, молодой Альфонсо, давно собирался с тобою поговорить.

Альфонсо пребывал в таком состоянии, что не мог ничего возразить; раскаяние, отвращение к себе — ведь это такой позор и для него, и для Сэльвы! Он не мог понять, в чем была причина его гнева — все казалось теперь настолько ничтожным, мелочным. Теперь он и слова, не смел вымолвить; взглянул на Сэльву — та ободряюще улыбнулась:

— Ничего, ничего. Я все понимаю. Глупо, конечно, вышло, но я не держу на тебя обиды — все это скоро забудется. Я пойду вместе с тобою.

По парковой аллее направились они туда, где гудела целая река ясных, радостных голосов. Со всех сторон — круженье платьев, ясных лиц — теперь Альфонсо казалось, что все дамские смешки обращены к нему; и все мужчины деловито и басисто, также обсуждают недавнее происшествие..

На самом деле — в обычно счастливый рокот этого дня вплелась тревожная нотка, но, конечно, не из-за истории Альфонсо (эта история уж и забывалась) — но из-за быстро разлетевшимся слухе о посланце Манвэ.

Альфонсо же никак не мог отделаться от мысли, что это его поступок все они обсуждают — от этого стала уж и злоба проступать: «Вот стервятники! Вот слетелись и клюют! Да хватит же рокотать…»

Альфонсо даже и представить не мог, что всем этим людям он может быть столь же безынтересен, как и они для него. Нет — ему казалось, что вся эта толпа должна обсуждать его, его и только Его…

— Адмирал Рэрос. — это Тэур подошел к отцу Альфонсо. — Надо поговорить относительно вашего сына.

Адмирал Рэрос был среднего для нуменорцев роста; очень широкий в плечах. Покрытое морщинами, мужественное лицо, украшали несколько шрамов, полученные в стычках с пиратами в южных морях. В темных, коротко остриженных волосах его виднелась проседь — глаза внимательные, сдержанные, и, видно было, что человек он волевой.

Одет адмирал Рэрос был в темно-голубой, бархатный кафтан, перестегнутый тонкими златистыми пряжкам. На поясе — клинок в увитых драгоценными камнями золотых ножнах — подарок Тар-Минастира за уничтожение водной столицы пиратских морей — грозного и жуткого Сэулака «Кровавого жира»… Каких-либо иных украшений он не носил.

Вчетвером отошли они в сторону, причем Сэльва держала Альфонсо за руку, Судья Тэур кратко поведал о случившимся и закончил такими словами:

— …Вот и продолжение нашего давнего разговора, доблестный адмирал.

— Да, да. — молвил адмирал Рэрос, внимательно разглядывая своего сына.

— Отец! — Альфонсо склонил голову. — Я поступил глупо, я поступил, как мальчишка. Я прошу у вас прощения.

Адмирал некоторое время, в раздумье помолчал, потом изрек:

— Альфонсо, выслушай меня внимательно, и прими сказанное в сердце… Мальчишка… Когда ты был мальчишкой, ты был очень резв — ни минуты без движенья не сидел — это и хорошо в мальчишечьем возрасте. А в юности всем нам дана страсть — знаешь, такой Праздник Всхода всей твоей души. Вот, как ты используешь эту страсть, так и сам сложишься. Некоторые из людей, которые живут в Среднеземье использовали эту ее во зло, или же попросту пропивали ее — я был так сказал — утекали в стакан. А тебе, Альфонсо, было предоставлено прекрасное воспитание. Но ни прочитанные книги, ни науки не искоренили твоей несдержанности — это не мальчишечье — это уже взрослое — чувства в тебе кипят. Я хорошо тебя знаю — ты, ведь, внутри похож на пламень…

Альфонсо слушал его и согласно кивал. Да — это было про него сказано. Вот он, сжав сильнее руку Сэльвы, воскликнул:

— Да, да — ты прав! Все горит — чувства вихрятся… Все горит все время!

Тэур разочаровано покачал головой; адмирал Рэрос продолжал сдержанным своим голосом:

— Вот ты и сам это признаешь, и беды не видишь. Тебе самому нравятся вихрящиеся в тебе чувства, а, ведь — это Зло. Или, по твоему, не было бы злом, если бы ты убил сэра Бэриона? Или, конечно, скорее он тебя… Ты только взглянул на единорога и тогда все понял; а до этого в тебе кипел гнев, и ты был уверен, что Бэрион достоин смерти, а твоя возлюбленная — презрения. Через минуты, ты каешься, а еще через минуту — опять поддавшись этим, вихрящимся чувствам — будешь готовь убить кого-нибудь… Вспомни о разуме.