— А они, ведь, ползут за мною. Да… Сейчас будут здесь… Что же делать, как же выбраться? Где ж сил то взять?..
Он смотрел однако, не на чем было удержать внимание. Все плыло какими-то темными кругами, закрывалось решетками, зарастало паутиной.
— Спасения… Вырваться… Помогите мне… — совсем слабым голосом шептал Барахир, и, конечно же, шепот этот был ничтожен против вопля.
Как утопающий, которого затягивает ревущая бездна морская, хватается за мелькнувший обломок — так и Барахир ухватился за воспоминанье, особенно дорогое для него. Он страстно шептал имя: «Эллинэль». Он вспоминал цвет мэллорна, он вспоминал, как выходила она на поляну, как шла, расправляя подолом платья цветы, как увидев его в первый раз улыбнулась…
Он видел движение, знал, что — это они к нему ползут. Но он еще боролся. Он еще шептал ее имя. Вот воспоминанье: он обнимает ее… нет — мэллорн. Он сливается с теплой корою, он поднимается в сильном янтарном сиянии все выше, выше. Вот протекает по ветвям, вот вырывается из них радугой.! Какое же кругом раздолье, и нет никаких стен, нет никаких преград. Вот небо поголубело, потом потемнело, почернело, засияло звездами; а он возносился все выше. Все быстрее, и быстрее…
«Эллинэль! Эллинэль!» — шептал, кричал или пел он в восторге, чувствуя, что теперь вот она совсем рядом, что через несколько мгновений он и увидит ее.
Однако звезды потухли, и не было простора, была темнота, грязная и душная. В блеклой дымке видны были уходящие вверх, прогнившие деревянные стены. Но не было больше вопля…
В ушах гудело; измученные легкие часто-часто вздымались, сердце колотилось из последних сил. И тут он увидел, как откуда-то пробился живой лучик.
Как же блажен был этот свет! Чистый, спокойный, живой, он привольно разлился в воздухе; вот дрогнул, расширился еще больше.
И тут повеяло свежим воздухом! Барахир стал вдыхать, и вдыхал в полную силу — так, что в груди у него затрещало, а он все не мог остановиться, все вдыхал и вдыхал. Вот перевернулся на живот; вцепляясь руками в покрытый кусочками костей пол, пополз он навстречу этому свету. Блаженная улыбка означилась на его бледных, дрожащих губах.
Он шептал что-то бессвязное, и все полз, пока, наконец, осторожные, теплые руки, не приподняли его…
Мелодичные, певучие голоса, напиток от которого тепло стало и сердцу и телу, лучистые, ясные глаза с Любовью на него глядящие; конечно — это были эльфы.
Барахир чувствовал, что лежит на носилках сотканных из живых цветов, с наслаждением вдыхал их теплый, душистый аромат, и видел, как с каждым мгновеньем усиливался небесный свет.
Какой же чистый, блаженно чистый, прохладный, утренний воздух!
Вот распахнулся пред ним, да разом во всю глубь, полный зари небесный купол. Там в цветах розово-бархатных осталась последняя звезда — самая яркая из всех, последняя в заре не утонувшая.
* * *
Барахир попросту забыл про Маэглина, когда закружился с эльфийской девой. Со стороны их кружение было таким стремительном, что невозможно было их разглядеть — все черты расплывались в некое облако.
Бывшие поблизости похлопали этому танцу, да уж очень долго он продолжался — разбежались они кто куда. Маэглин встал около пышущего жаром небольшого костра, и, смотря на танцующих через рои икорок, решил, что уж никуда уходить не станет.
Однако, окончилось все это совсем неожиданно: танцующие вдруг рассыпались: куда делся Барахир, Маэглин и не увидел, а вот дева взмыла белой лебедицей и устремилась к южному берегу.
Маэглин все-таки решил остаться на месте, надеясь, что, рано или поздно, Барахир вернется. Надо сказать, что костер этот был одним из самых крайних — блики его высвечивали ведущую от города дорогу, а дальше — темнело под россыпями звезд поле, отблески полноликой луны, отсвечивались на поверхности Бруиненна, до которого от этого места было версты две…
Через несколько минут, когда дрова прогорели, но осталась еще груда ярких, пышущих жаром углей, Маэглин расслышал, идущий со стороны дороги скрип. Скрип медленно приближался, и Маэглин повалился в травы, не поднимая головы, в напряжении выжидая, что будет дальше.
Теперь стало слышно, что по дороге тяжело, устало ступает лошадь. Вот и очертания высокой повозки стали видны на фоне звездного неба. Маэглин слышал, что повозка остановилась против него, и гулкий, несчастный голос окликнул:
— Кто ответит, что это за город, что за праздник… в такие времена…
Маэглин лежал недвижимый — вжавшись в землю, вслушивался, но, все-таки, вынужден был вскочить на ноги, когда чей-то голос проговорил прямо над ним:
— Смотрите-ка! А здесь лежит кто-то…
Этот некто перехватил его за руку, и Маэглин закричал, коли бы мог.
Но человек, увидел на лице его ужас, и проговорил, голосом спокойным:
— Не бойся, я не желаю тебе зла, и, если разбудил тебя, то прошу прощения. Пришлось схватить тебя за руку, потому что иначе ты повалился бы прямо в костер.
Маэглин быстро разглядел лицо этого незнакомца: в отсветах пламени это широкое, скуластое лицо залегло глубокими тенями, глаза казались непроницаемо черными, и таили в себе какую-то страсть. Волосы были очень густые, черные, свободными волнами спадали на широкие плечи, одет этот человек был во все черное, а на поясе серебрился длинный охотничий нож.
— Так что же это за место, и что же это за праздник?
Маэглин раскрыл рот — ответил тишиною..
— Эларо, разве ты не видишь, что он нем? — произнесла подошедшая девушка, с такими же густыми черными волосами, в длинном платье, тоже черном; но точно лучиками звездного света, прошитым серебристыми нитями.
Посмотрев внимательно на Маэглина она, не смогла скрыть своего замешательства: шумно вздохнула, наморщила лоб. Тут же молвила: «Ладно, пойду я сама хорошенько все узнаю…», и, не успел еще Маэглин опомниться, как темной, стремительной тенью, метнулась в ту сторону, откуда лилась музыка, и слышались бессчетные голоса.
Тут вновь раздался гулкий, наполненный болью голос, который Маэглин услышал первым:
— Эларо, пригласи-ка этого человека. Да, да — ему нужно кое-что увидеть. И его кое-кто зовет…
Вслед за этим голосом, наступила мертвенная тишина, а потом вновь проступили звуки праздника, но теперь они были отдаленными, незначимыми — зато повозка надвинулась, разрослась до самого неба. Едва услышал Маэглин голос Эларо: «Пройдемте же, вас ждут, и не каждому оказывается такая честь. Прошу».
Маэглин, не чувствуя своих ног, сделал один, другой шаг к повозке, а она все разрасталась — это уже было какое-то огромное сооружение, много большее нежели какое-либо иное, когда-либо виденное Маэглином. Он делал шаги, а оно все росло, взметалось непроницаемой стеною.
Потом откуда-то сверху протянулась широкая, морщинистая ладонь; подхватила, вздернула его на какую-то небывалую высоту. Лицо древнего старца, с белыми, но еще густыми волосами, промелькнуло перед ним. На мгновенье он увидел огромные, вылезшие из орбит, задернутые белой пеленою глаза; рот за которым открывался провал в черноту, и из этой-то черноты вновь раздался этот гулкий, страдающий голос:
— Пройди… тебя… ждут…
И вот перед Маэглином стала подниматься черная занавесь; за ней открылась зала, размеров которой он даже не мог представить. Вверх возносились затянутые тканями стены, под потолком сгущалась тьма; ну а в нескольких десятках шагов перед вошедшим, на темном, деревянном столе горела свеча — удивительным было пламя — оно имело глубоко-черный цвет и, вместо того, чтобы высвечивать предметы, напротив — затемняло их. Так перед свечой этой кто-то сидел, но контуры его становились незримыми в отсветах темноты.
Маэглин знал, что, эта фигура ждет его, и, что никакого счастья она ему дать не может, что — однако, не мог остановиться; подходил, согнувшись, все ближе и ближе.
Странное дело (впрочем, что здесь было НЕ странным?) — но несмотря на то что зала казалась громадной, до стен ее можно было дотронуться руками; и Маэглин хорошо видел, что покрыты они огромными складками темной материи, которая равномерно поднималась и опадала, точно часть некоего сердца. А в одном месте, среди этих складок, увидел он юношу и девушку, которые сидели друг против друга, на каких-то обточенных пнях, между ними горело яркое пламя, но горело без единого звука, и, хоть ложилась на их лицах переливчатыми дланями, не давало тепла. Эти двое смотрели друг на друга влюбленными очами, и играя на гитарах; пели по очереди — сначала куплет девушка; затем — юноша:
