Все выше и выше поднималась она.

Уже не было видно ни нас, ни орков; сам горный кряж стал лишь тусклым пятном в темнеющем, протянувшимся длинными тенями Среднеземье. На той высоте, где летела она, лишь холодный ветер свистел.

Ветер крепчал, ледяными копьями ранил Алиэль, выкручивал ее крылья, хотел их изломать, бросить ее назад, к земле — ведь даже орлы не поднимались на ту высоту, куда взмыла Алиэль.

Еще рывок, еще рывок — вверх, к цели… Сколько их было, этих рывков? Чего ей это стоило? Ей, юной, полной сил — подниматься к своей смерт…

Но не зря она говорила про силу чувства, не зря при тех словах, точно факелы, зажженные от единого кострища, вспыхнули наши глаза. Чувство истинной любви — оно в душе — душа же бессмертна, и придает сил телу до конца. И сердце еще билось в замерзающем теле, и крылья еще устремлялись сквозь лед и боль навстречу звездам…

А вот и цель ее: одетый в звездное сияние, и в свет Силлмарила, восходящий корабль Эллендила. На палубу перед звездным кормчим упала замерзшая ласточка, и запела последнюю свою песнь:

Она не допела, ибо дух ее оставил тело, и нашла она покой в залах памяти, в Валиноре. Эллендил же, растроганный ее мужеством, повел свой корабль к земле.

О, я помню, как эта звезда стала расти! Как мы, теснимые врагами, протягивали к ней ослабшие от лишений руки, и исходили от корабля небесного к нам великие силы.

Враги бросали оружие, кричали что-то о конце света, ибо были очень запуганы своими хозяевами. Мы не стали преследовать их, несмотря на все претерпленные от них горести. Тот, кто так близко стоял от смерти, полюбит Жизнь с великой силой. Нет — мы не стали преследовали их, и никто не падал на землю мертвым.

Эллендил же пролетел над землями, и с кормы его падала звездная роса, по которой и прошли мы через много дней и ночей к этому лесу. Чрез некоторое время появились и вы — согнанное с верховьев Седонны племя рыболовов. Дальнейшее тебе известно — каждый из наших народов жил бок о бок…

Впрочем — это уже не относится к сказанию о мужественной Алиэль.

Мы помним «Ласточку» — помним, что, если бы не ее, полное любви сердце, так и остались бы наши кости на тех камнях. Но мы живем, радуемся этой жизни, и слагаем песни — и для нее.

Когда пролетает по небу ласточка, нам кажется, что — это наша сестричка за великими морями слышит нас, и радуется вместе с нами.

Эллинэль сказала:

— Мы дошли до нашего дворца, но не открывай глаз Взойдем на крышу — тогда я тебе скажу.

Она вновь поднимались по лестнице. На этот раз ступени были более высокие; но, по прежнему, не чувствовал Барахир своих ног. Он плыл в белом сиянии, не зная, открыты ли его глаза, закрыты ли; жив ли он, или же мертв: плывет ли он внутри Мэллорна, или же в небе ласточкой парит.

И тогда он молвил то, что чувствовал уже давно, с тех самых пор, как вышел в этот лес:

— Я люблю тебя.

Такая странная фраза — на стольких языках, и во стольких мирах звучала она; так разны были судьбы всех говоривших ее; и все же, чувство одно — стремление двух близких душ, или одной из этих душ, слиться, так, будто когда-то они, частицы одного целого, были разделены, будто и есть в этом смысл всего мироздания: в бесконечном слиянии в единое…

И Эллинэль, дочь короля лесных эльфов Тумбара, ничего не ответила Барахиру; только ладонь ее едва заметно дрогнула…

Некоторое время они шли по ровной поверхности. Вот сильный порыв ветра всколыхнул Барахира.

— Открой глаза, — дрогнувшим голосом попросила Эллинэль.

Барахир распахнул их.

Его взгляд был устремлен к самому горизонту — там призрачными стенами высились Серые горы, он их видел с высоты птичьего полета, и проясненный взгляд его мог различить и трещины-ущелья, и синие ниточки рек. У подножия гор все пестрело, все двигалось — это Эригион, виднейшее государство эльфов покрытое дивно-пышной рябью сотен садов, а, также, белой сетью дворцов, скульптур, мостов; казалось — это грибница, из которой росли всякие чудеса.

Как волшебник, в одно мгновенье, одним взглядом, пролетал он расстояния на которые потребовались бы целые дни пешего пути.

Вот уже владения государя Хаэрона: пышность лесов; волнистые, просторные подъемы, опадания местности — нитки ручейков, точки-птицы летящих над этим привольями — но ниже Барахира.

А вон и дороги: серые и светло-коричневые, плывут, сливаются воедино, целыми трактами уходят за горизонт. В основном, дороги были пустынны — но, кой-где, взгляд улавливал движение, но вот кто это — пеший, или всадник, было не разглядеть.

Было огражденье — и, казалось, прямо под ними, двумя жилами протягивались Седонна и Бруиненн.

А Туманград? Он словно сковорода, стоял у слияния двух этих горных рек. Два моста отходили от него, и расходились уж и трактами, и небольшими тропками — все было как на ладони; и, с такого расстояния, казалось, что по городским улицам медленно протекает густая черно-серая масса…

Но взгляд Барахира долго не задерживался у родного града — он устремился вместе с течением реки дальше, на юго-запад; туда, где, как он знал, было море. Холмы, леса, поля — их было видно до самого горизонта, а там все сливалось в неясную пестрящую линию, но моря не было видно…

— Смотри. — тревожно молвила Эллинэль, и Барахир повернулся на ее голос.

На севере видна была черная стена. Покрывающие ее клубы, должно быть, двигались, однако, с такого расстояния казалось, что они недвижимы и тверды, как гранит. Стена эта была как раз вровень с вершиной мэллорна, а под ней все было темно, будто — это был обрывок покрывала ночи. Оттуда разом вырвались отсветы сотен молний, и оттого белесо-синеватое сияние было беспрерывным, то нарастающим, то немного стихающим.

— Странно. — в голосе эльфийской девы слышалась тревога. — Эта буря никуда не движется; ветер не смеет коснуться ее, а она все сгущается, и висит на месте, точно выжидает чьего-то приказа.

— Смотри! — воскликнул Барахир, и указал на приближающуюся со стороны Серых гор величественного орла.

Он стремительно, и гладко, словно слеза, катящаяся по лазурной щеке, проплывал по небу, высоко-высоко над их головами, но, все-таки, видно было, какая эта птица огромная, и какая в ней необычайная сила. Он пролетел, и, вскоре светлой точкой канул на западном небосклоне.

Барахир и не знал, что этого же самого орла, видели несколькими часами раньше, и в нескольких сот верст к востоку, хоббит Фалко и эльф Эллиор.

Еще несколько минут простояли они, созерцая, а потом Эллинэль молвила:

— А вот и батюшка мой, король Тумбар, и послы Эригиона.

Барахир обернулся, и увидел, как в полном безмолвии, словно стяги тумана, движутся к ним несколько эльфов.

У посланцев Эригиона плащи и, даже цвет лиц был того живого, мраморного оттенка, который роднил их с прожилками на «волшебной грибнице», только что виденной Барахиром. Тумбар выделялся среди них и цветом одежды, и лицом: так одежда его была того же живого янтарного оттенка, что и ствол мэллорна; лицо довольно сильно загорело, и не то что обветрилось, а, скорее, само испускало ветер. Голоса посланцев Эригиона были высоки и певучи. Голос короля Тумбара — более глубокий, зычный.

Вот Эллинэль подбежала к своему батюшке, обняла за плечи, и поцеловала в щеку:

— Дочь моя, нет тебе в красе и в тепле душевной равных, — улыбнулся король, но Барахир заметил, что на челе его залегли морщинки — следы душевной тревоги… — Ну, кого же ты привела? Кто этот храбрец, решившийся взойти на вершину?