И тут один из нас воскликнул:

— Смотрите — здесь лестница!

В свете Северного сияния, видны были ступени сжатые узкими стенами, они поднимались до самого верха плато.

— Хорошо! — быстро сообразил мой брат. — Быстрее — поднимаемся по этим ступеням, и занимаем оборону. В таком узком проходе мы сможем сдерживать их сколь угодно долго.

Вперед были пропущены женщины и дети, воины же заняли оборону; и отбивали настигших нас троллей. Но вот сверху, на головы врагов посыпались ледяные глыбы, и лестница разом была перегорожена..

Через некоторое время, мы обследовали плато: со всех сторон, одинаковые, гладкие склоны, даже подходить к ним было опасно — слишком скользко.

Большой отряд троллей встал лагерем поблизости, и со всех сторон были выставлены дозорные. Теперь им только и оставалось ждать, пока мы все перемерзнем, а до этого было совсем недалеко…

Ветер на этой высоте дул сильнейший, холодом своим глаза вымораживал. И собрались мы там все вместе, встали плотно-плотно; дышим друг на друга — все равно коченеем; понимаем, что смерти не избежать.

И тут под нашими ногами стал лед таким блеклым сиянием наполняться — так все плато и засияло. Вот, чуть в стороне от нас, со скрипом, распахнулись ледовые створки. Взметнулся оттуда вихорь льда синего, да таким тут холодом повеяло, что почти никто и совсем пошевельнуться не мог. Вот вихрь сложился в многоглавого змея.

Вот он расхохотался, морозя нас все больше:

— Вот это подарочек — сами эльфы пожаловали!. Что же… Мне так порой холодно; тогда я охочусь и выпиваю пламень своих жертв. Они становятся ледышками, и веками стоят недвижимые в моих гротах. С кого же мне начать?.. А вот что: я вас помогу. Сейчас вы получите свободу…

Мы хоть и перемерзли, с изумлением его слушали:

— …Да. — продолжал он. — Совсем неинтересно выпивать ваш жизненный пламень сейчас. Вот отнесу я вас, на поля, паситесь вы там, множьтесь, и не забывайте мне дань платить. Каждый год двоих будут забирать.

Мой брат, хоть и был слаб, смог прохрипеть:

— Я правитель этого народа, и говорю: нет! Для нас года мелькают, как листья в листопаде, и каждый год ты хочешь жертв. Это значит — жить в страхе! Нет — лучше принять смерть сразу, чем медленно загнивать от страха!

На это так отвечал дракон:

— Хорошо же — я смягчу свою условия. Это будет продолжаться не вечно, но до тех пор, пока одна из ваших дев ни полюбит человека, а человек ни полюбит ее. Я понимаю, что можно подстроить это в первый же год. Однако, я сразу почувствую, что вы там сговорились!.. А, может быть и по другому: кто-нибудь, ради блага своего народа уверит себя, что действительно любит человека, и будет ему казаться, что искренно его чувство; однако — опять обман.

И тут ледяные вихри охватили нас, и последнее, что мы видели — плато осталось далеко внизу, и замелькали, тая во мраке ледовые уступы.

Наш народ был перенесен в теплые, благодатные земли, где и обосновались мы. Несколько лет он не трогал нас, дал, видно, время обжиться, а мы то понадеялись, что все обошлось, что он забыл про нас, заснул в своем ледовом гроте.

Но вот наступила очередная зима, а вместе с первой вьюгой спустился с небес и он, пророкотал: «Раз вы не захотели бросать жребия, я сам выберу двоих!» — и схватил двоих самых сильных из нас…

На следующий год мы решили, что, все-таки, лучше довериться случаю, чем воле этого чудища. Отныне и каждый год жребий избирал тех двоих, кому суждено было отдать своих жизни.

Конечно, уже в первые годы этого ига многие из нас роптали. Конечно, мы пытались остановить его. Так, несколько раз находились храбрецы, которые, то в одиночестве, то небольшими отрядами, вооружившись лишь силой духа, да бесполезными заклятьями отправлялись на север. Никто из не вернулся, а вот ледовый демон прилетал вновь и вновь вместе с первой метелью. Мы много переселялись, однако, он без труда находил нас.

Наконец, несколько столетий назад мы попытались укрыться за стенами Эригиона. Он проник и туда — ворвался в наши дома, и разъяренный, унес дюжину, а еще дюжину переморозил.

С тех пор мы живем в отдалении от иных наших народов, в глуши лесов. От лесных духов научились мы менять обличие, и чаще всего обращаемся в птиц.

Дева замолчала, и сильно повела головой — ее золотистые волосы взметнулись, казалось к самому небу. Она внимательно смотрела прямо в глаза Барахиру, и он испытывая тот же восторг, что и при встречах с Эллинэль.

Скорость кружения возрастала — Барахир уже и ног своих не чувствовал, а огни слились в одну беспрерывную сияющую стену, казалось — это волосы девы заполнили все мироздание.

Наконец она заговорила, зашептала, запела:

— Помнишь ли об единственном, что может спасти нас?.. Любовь нашей девы к простому человеку. Как и предсказывал то ледовый демон — подобное случалось, но каждый раз обманное. Иногда намеренно, когда дева шла на это ради спасения народа. Иной раз — когда убеждала себя, и сама уже верила, что любит. И я уж не знаю, как он каждый раз распознавал обман. Уж, казалось бы, откуда ему знать, что такое любовь? Быть может, и он любил когда-то?.. Но он знает, что такое любовь!..

Барахир чувствовал, что они несутся с огромной скоростью, но он видел только ее сияющее лицо, только огромные очи, которые приближались.

Теперь она ничего не говорила, только улыбалась, и, вдруг Барахир понял, что она его любит. А она же сильным, страстным голосом заговорила:

— Поверишь ли, но, как впервые я увидела тебя — так словно свечу кто в мое сердце внес. Затрепетала я вся, поняла — вот оно свершилось. Мне уж наверное на роду было написано полюбить человека. Ведь, сколько я живу — никого еще из своего племени не любила… И я ждала тебя, когда и твой прадед еще не родился. И чувствуя (уж за века то научилась в своих чувствах разбираться), что — это не поддельное, не от того, что мне свой род хочется спасти, и я себя убедила. Люблю! Люблю!.. Что же молчишь ты, суженый? Видишь ли: я тебе всю душу излила — первой тебе в любви призналась, и потому призналась, что сам ты никогда в этом не сознался.

«Что я ей могу сказать? Что, конечно же, люблю ее?.. Если бы я Любил ее, так давеча, как только начала она говорить, не дал бы ей докончить; не сдержался бы перебил, выкрикнул, весь пламенея: „Люблю, люблю тебя! Зачем эти слова?! Мы любим друг друга — это ж сердце к сердцу говорит!“»

Он понял, что испытывал перед ней восторг, как перед мэллорном, или же — перед небесным сводом, но можно ли это было назвать любовью? Конечно — Да. Только так же любил он и всех иных эльфов — братской любовью…

Ему и не пришлось ничего говорить — она поняла все по его глазам. И тогда лик ее преобразился — страдание, кричало в каждой ее черточке очи потемнели. Единственная слеза, от которой у Барахира сжало сердце покатилась по ее щеке.

Стало очень тоскливо, а они все кружилисть. Барахир понял, что она созерцает его лицо, запоминает каждую черточку, нежными прикосновеньями заглядывает в глубину очей его.

Наконец, печальный вздох вырвался, словно из самого сердца ее:

— Прости же, за то, что потревожила. Но… давай еще немного покружим…

А Барахир с мукой выдавил:

— Ну, не знаю я, не знаю!.. Это же чувства такие!..

— Прости, прости что потревожила твое сердце! Ну, довольно теперь…

Она отпустила его руки, и Барахир почувствовал, что летит куда-то — свистел ветер… Но вот он упал в травы, и они приняли его, как душистая перина.

Со всех сторон лился смех, музыка; вот кто-то перескочил через него, отсветы пламени перекатывались по его лицу, и он чувствовал волны тепла, исходящие от костра. Некоторое время он созерцал дорогу Млечного пути, которая сияла столь же отчетливо, несмотря на купол кострового света.

Лежал он недолго, вот приподнялся, оглядываясь. Поблизости полыхал громадный костер, вокруг которого стремительно кружил хоровод. Отсветы пламени, перекатывались по лицам сидевших за длинными столами. Люди оживленно разговаривали, смеялись; ели, пили. Причем, как понял Барахир, пили какой-то целебный эльфийский напиток, а не ту гадость, к которой они привыкли. Кое-кто лежал в травах, созерцал, впервые в жизни звездное небо, и все никак не мог наглядеться. Бегали, между прочим и дети, их звонкий смех хрустальными нитями протягивался в воздухе.