И тут что-то жесткое уперлось ему в горло, сдавило так, что он и дышать не мог — попытался хоть пошевелиться, но и этого у него не вышло. Повеяло могильным, пробирающим до костей холодом, а над ухом раздался свистящий шепот в котором не было искорки жизни, но была холодная тоска, пронзительный вой зимнего ветра:
— Я знаю все про вас, и знаю, что с каждым из вас станется… О, поверьте, поверьте — незавидная судьба ждет каждого — вы обречены на страдания, на холод, на смерть… Обычно, я лишаю жизни, и знаю, что, тем-самым, отрываю от многих тленных радостей… Но, лишив вас жизни, я сделал бы только благо. Нет — я слишком ненавижу вас, живущих, чтобы творить для вас благо…
— То, что давило Эллиору на горло отдернулось — тогда эльф отшатнулся — глянул назад — перед ним стоял некто — более двух метров в росте; облаченный в доспехи, которые уже изрядно проржавели и покрылись коростой. Жуткое было лицо — это был не совсем голый череп, но большая часть плоти была содрана, иная выступала темными, засохшими наростами, глазницы были пусты, а весь череп покрывали трещины и шрамы.
— Я знаю, почему ты побежал за мною. — начал было леденящий голос, но вот дрогнул, и спросил. — Ты ведь из лесных эльфов?
— Да. — с достоинством отвечал Эллиор. — Наше королевство испокон веков росло в Ясном бору, и сейчас нам не страшна никакая нечисть…
— Когда ты там был в последний раз?
— Я праздновал пришествие весны в этом году, на поляне, перед дворцом короля Элиэля.
— Как ты сказал — Элиэля? Нет — мне неведом такой… Сколько ему лет, из какого он рода?
— Десять веков славному Элиэлю. Его отцом был Альтэин из рода Феарона… Но, я удивлен — почему такое любопытство? Почему голос ваш дрогнул? Сталкивались когда-нибудь с нашим народом?..
Создание усмехнулось, и ответило:
— Послушай-ка лучше одну историю…
* * *
Как известно, после крушения столпов света, мрак пал на Среднеземье, и только звезды высвечивали унылые выжженные долины. Валары сокрылись в своем Валиноре, где благоденствовали, лили слезы по потерянной красоте, и разговаривали с Единым. А в искореженных землях пробил час для пробуждения Первородных — эльфов.
Мелькор наблюдал за этими наивными, светлыми созданьями, и радовался, что безнаказанно может творить, что хочет. Вот и ловил он их — обманом, или силой заводил в крепость Утомно, коей Ангбард был лишь жалкой тенью, ибо Утомно было прогрызены в толще Среднеземья еще во дни, когда Мелькор еще владел силой творенья, и по одному своему желанью, мог подняться огненным бураном до самого неба. В темницах Утомно совершал он темнейшее зло — обращал эльфов в орков…
Между тем, наивные, добрые эльфы, не ведая ничего ни про Утомно, ни про Валинор ходили под звездами, слагали первые свои песни, и придумывали звучные имена для всяких предметов.
Был среди тех эльфов один, нареченный Сильнэмом, ибо в очах его всегда пылал свет звезд, а сам он любил созерцать ночное небо, слагать звезды в созвездия, и придумывать для них названия. Голос он имел дивный — теперь уж не поют так эльфийские барды — от его страсти, вырывались из глубин камней слезы, а в воздухе просыпался и печально шептал ветер, вспоминая те дни, когда ласкался он солнечным светом и пением птиц.
Сильнэлем встретил прекрасную деву, и страстно полюбил ее. Он сложил для нее множество песен, как пример можно привести один из куплетов:
— …Средь звезд, во тьме, во хладе мира,
Пришла ко мне — моя святая лира!
Как звезды на небе горят, твои спокойны очи,
И свет их песнями летит, и счастие пророчит…
Ошибался наивный Сильнэлем, когда пел о счастии — может счастие и было, да слишком быстро оно минуло — наступила беда. Дело в том, что у Девы были три брата, ушли они как-то, сказавши, что на несколько дней, а не вернулись и через месяц…
Плачет дева, плачет мать ее — а отца то и нет — еще раньше сгинул он во мраке. Вот тогда и пришел Сильнэлем к возлюбленной своей, пал пред ней на колени и молвил:
— Хотел я назвать тебя своей женою, но клянусь, что не сделаю это до тех пор, пока не верну твоих братьев.
Больше прежнего закручинилась Дева, обнимает его, целует, шепчет:
— Сердце мою беду чует — не вернешься ты из мрака…
Верил, наивный Сильнэм, что ничто с ним совладеть не сможет. Поцеловал он возлюбленную, собрался, да и отправился во тьму; уже отходя от их стоянки, услышал прощальное пение ее, которое запомнил навсегда:
Пройдут года, пройдут века,
Эпохи, сны, стремленья,
Пройдет и радость, и тоска,
И грех, и вдохновенье.
Настанет день — умрет заря,
И не взойдет уж Солнце,
Тогда, средь звезд, одна горя,
Найду к тебе оконце…
Тогда, тогда среди миров,
Ждет всех освобожденье,
И лишь тогда найдем свой кров,
Сольется наше пенье…
Быстро шел Сильнэм во тьму — в одной руке его сиял небесным светом клинок; ну а другую руку держал он на сердце, ибо так сильно оно билось, что того и гляди вырвалось бы да и к звездам взлетело.
В странствиях, проходило время — одна бесконечная ночь тянулась и тянулась, и только иногда, далеко-далеко на западе, поднималась робкая заря — то было в те минуты, когда в Валиноре расцветало одно из двух великих дерев. Он все шел и шел, обходя завалы из обожженных глыб, пробираясь по ущельям, на дне которых застыли лавовые потоки, иногда взбирался на горные плато, где дул пронизывающий, тоскующий о теплых днях ветер; и не мог без боли смотреть на изувеченное Среднеземье…
Однажды, увидел он впереди бордовую зарю, будто там кровь пылала, а вскоре, среди камней нашел своего сородича — голодного, замерзшего — он уже умирал.
Он спрашивал у Сильнэма:
— Куда идешь ты?
Сильнэм рассказал о цели своего путешествия, и, так-как сердце его от чувства разрывалось, поведал даже и о возлюбленной своей, и о том, как ждал он новой встречи…
— Ну, вот что. — из последних сил шептал умирающий. — Возвращайся ты поскорее к ней. Возвращайся и никогда даже и не думай в эту сторону ходить.
— Но почему же? Или вы наверняка знаете что ее братья мертвы?
— Видел ли ты впереди бордовые отсветы?
— Да — мне показалось, что — это кровь пылает…
— Тот свет поднимается из глубин земных, из бездны Утомно. Никем не измеримы те пропасти; никто, кроме Мелькора не видел ее дна. Быть может, ты думаешь, что твоя сила сможет совладеть с его волшебством? Да он раздавит тебя! Я только слышал голос его слуги, он мне всю душу словно плетью избил — смотри, какой я теперь ослабший, отчаявшийся. А почему отчаявшийся? Да потому что понял всю мощь зла. И, ведь, я даже и не попал еще в бездну Утомно — только у ворот ее побывал, только лишь несколько раз хлеснул он меня плетью!.. В глазах моих темно… я умираю в отчаяньи… А, ведь, я был такой же сильный и влюбленный как-ты!.. Беги прочь! Братья твоей возлюбленной попали в эту бездну, ибо все дороги во мраке ведут туда — если бы их даже удалось вытащить оттуда — ничто их уже не возродит: их души изувечены, в них не осталось ничего прежнего! Но вот, тебе последнее мое слово: Беги!..
Эльф уже ничего не мог говорить; однако, в этот последний стон вложил он столько чувства, что Сильнэм вздрогнул — сам испугался, глядя в полные ужаса, потемневшие очи своего сородича. Но вот тот умер, а Сильнэм зашептал:
— Ежели уж начал я этот путь, так и не должен останавливаться. Чего я испугался? Положим: велика та темная сила, но я и не собираюсь драться с нею…
