Тут вмешался Альфонсо, и именно он все решил. Напомню, что именно ему, хоть и не серьезно, но только, чтобы унять излишний пыл, было якобы позволено управлять всей армией. Итак, он был уверен, что от его слова все решится, и проявил тут пыл — который, в общем-то, был обычен для него, но совершенно дик для всех иных, даже и переживших в последнюю ночь такие ужасы. Что же он начал делать? Да сначала, так же как и Келебримбер принялся выкрикивать пламенную речь, однако — видя, что никакого действия не происходит, он вихрем с холма сорвался — бросился туда, где наскоро согнанные, дрожали на привязи кони. Он даже и не замечал, что все это время неотрывно следовала за ним Аргония — она не решалась держать его за руку — боялась стеснить движения, помешать; но положила ладонь ему на плечо — так вот и бежала. Альфонсо оказался перед конями, схватил обеими руками за удила сразу с дюжину из них, резко дернул за собою, так что кони даже захрапели. Но вот еще несколько страстных таких рывков, и вот он оказался перед изумленными, недвижимо созерцающими это эльфами. Вот он, не говоря ни слова, но только зубами скрежеща, схватил одного из них — забросил в седло; тоже было и со следующим — он носился стремительным вихрем, он выл, он шипел… Через несколько мгновений двенадцать эльфов оказались в седлах, а он в один прыжок перепрыгнул к иным коням, еще сколько-то выхватил… Он не мог останавливать, он должен был действовать — он верил, что, ежели будет выделывать такие вот отчаянные рывки, так и изменится все, и будет Нэдия спасена.
Итак, он выволок еще нескольких лошадей, и вновь стал забрасывать на них изумленных эльфов и людей нуменорцев. Управился и с этими, в третий раз за конями устремился, и тогда все-таки прокричал:
— Что ж стоите то?! Ждете, пока всех вас так вот по седлам раскидаю?!.. Так, ведь и раскидаю!
Прокричал он это с такой уверенностью, что и эльфы и люди поверили, что он действительно осуществит то что задумал, и действительно раскидает всех их (а после этой ночи в войске оставалось еще более двухсот тысяч). И тут странное произошло: все эти эльфы и люди, вроде бы и пребывали в здравом рассудке, по крайней мере не паниковали, ни метались, как полоумные; все они, не юнцы безрассудные, видели, что, опадающая из небес муть — есть зло, что над ними нависает что-то могучее, что одним только желанием своим может их раздавить; понимали и то, что стены Эрегиона лучшая защита против такой напасти; понимали и то, что государь их, потеряв единственную дочь — последнюю крапинку семьи своей — лишился рассудка — каждый понимал, что на севере им делать нечего, что ни славы, ни Лэнии (уже мертвой), они там не найдут — понимали и то, что Альфонсо совершенно обезумел, но вот не могли противится его бешеным порывам! В этом осеннем, отчаянном мраке он представлялся стихией могучей, на все способной, перед которой либо голову склонишь, либо она тебя в клочья раздерет. Никто не говорил больше ничего, но только все чувствовали, как по спинам мурашки бегут. Многие даже и восторг тогда испытывали, ибо им казалось, что снизошел к ним один из Валар или могучих Майя. Да — они видели кого-то, кто был более велик, нежели они, и подчинялись ему. Они сначала шли, а потом и бежали к коням, возникла даже давка: при этом призрачном освещении, картина была жуткая — казалось, будто и не эльфы, не нуменорцы это, а бесы, и ворочается, копошится в темной грязи полуживая, безумная масса. В этой толкотне даже и раздавили кого-то — ведь мало того, что коней осталось мало, так и многочисленные пехотинцы почему-то уверились, что необходимо всем именно на конях находится. Видя это, Альфонсо надрывался:
— Довольно! Не важно на конях вы или нет — главное двигаться на север!
На несколько мгновений, наступило то самое совершенное безумство, когда все эти тысячи людей и эльфов — а это были умнейшие, из тех, кто жил в Среднеземье в те годы: все они позабыли даже о мертвых, среди которых и друзья их и братья были, забыли и про оружие, а, ведь, в этом месиве оружие многих было утеряно: итак — все они покорную толпою двинулись туда, куда указывала им эта стихия-Альфонсо. Да — к Альфонсо тогда подлетел Угрюм, и он, и без того высоченный, вскочивши на него казался уже великаном, по мощи никак не меньший, чем Валары…
Их смог остановить Гил-Гэлад. Государю Серых гаваней не мало сил потребовалось (при том, что он всю ночь в сече провел) — чтобы усмирить это безумство. Прежде всего были найдены тысячные, теми — сотники, наконец — десятники, и вот общая масса уже разделилась на личности — приостановилось. Гил-Гэлад вновь стал убеждать, что надо вернуться в Эрегион, его кое-кто поддержал, но как-то робко. Вообще тогдашнее их поведение можно еще сравнить с поведением перепуганного человека, который удаляется во мраке от света, которому, конечно, хочется повернуться, и к этому свету броситься, однако же, он знает, что, как только он повернется, так то чудище, которое во мраке кроется на него бросится — и все дальше он во мрак удаляется, понимает, что с каждым шагом шансов спастись меньше, а все же идет, надеется еще, хоть на несколько мгновений, гибель свою оттянуть. Да, после пережитого, они не чувствовали больше себя могучим войском, но игрушками, маленькими и безвольными, перед силами много большими нежели они сами. Так бы и ушли они, оставив своих соотечественников не погребенными, если бы вновь не вмешался Гил-Гэлад — на этот раз, собрав вокруг себя нескольких сильнейших эльфийских князей, помчался на белогривом коне, среди этих рокочущих рядов. Он пропел заклятье, и вот, вокруг него, и тех, кто был с ним рядом, стала разгораться солнечная аура — казалось, что это полупрозрачное живое знамя солнца обвивает его, мчится, новую надежду вселяя, в этом полумраке. Конечно, взгляды всех тянулись к этому свету, и даже те, кто находился в дальних рядах видели эту радостную, весеннюю блестку — все тянулись к этому светлому, всем хотелось вырваться из того болезненного состояния, в котором они пребывали.
И тогда государь Гил-Гэлад взлетел на вершину того самого холма, где еще недавно безутешный Келебримбер оплакивал свою дочь, и могучим голосом зарокотал, пытаясь убедить, что сейчас над ними безумие довлеет, что надо — надо вернуться к свету. Да — он говорил убедительно, он говорил искренно, но его перебил Альфонсо: он, видя, что вся эта сила может склонится к отступлению завыл бушующей стихией и устремился к вершине того самого каменного гребня, под которым по прежнему сжимались, визжали от боли, и от злобы бесы-Вэлласы — он взлетел по каменной кромке, и вот уже высился над всем этим клокочущим, живым и темным морем — Гил-Гэлад представлялся осколком солнца в этот мрак рухнувшего, и завопил Альфонсо, зовя их в дальнейший поход — рядом с ним оказался и Келебримбер, по искаженному лику которого катились слезы — государь Эрегиона вторил ему, как эхо вторит могучим валам.
— Следуйте за мной! — ревел Альфонсо. — Вы найдете свою принцессу, свое счастье!.. Она там — да, да — я знаю, что Нэдия, на севере! Где же она может быть еще?!.. За мной! К славе!!!
И он задрал две руки к тому черному, что клубилось над ним, и вырвались оттуда две слепящие колонны, объяли и его, и Аргонию, которая все это время сидела в седле позади него, и, положив подрагивающие от волнения ладони на его плечи, все шептала, и шептала слова нежные; все пыталась как-то остановить его: «Я же твоя любовь истинная! Куда же смотришь ты? Куда же еще устремляешься?!..» — а он ее не слышал, и даже не подозревал о ее существовании. Итак — эти слепящие, белесые колонны объяли и его, и Угрюма, и камень вокруг раскалился добела, однако — они не почувствовали жара — Альфонсо продолжал зазывать — и еще, и еще раз, вторя его воплям, с оглушительным треском вытягивались эти слепящие колонны — и бесы-Вэлласы, бывшие в двух десятках метрах под ним, вопили от ужаса, и грызли, и переламывали друг друга без конца…
Нет — не удалось Гил-Гэладу повернуть армию под защиту Эригионских стен, но, все-таки, его трудны не пропали совсем уж впустую, и, по крайней мере, на несколько часов удалось отсрочить этот выход. Вся эта многотысячная толпа принялась за похороны.
