Она неприязненно глянула на Саломею, и обе они застыли, как на фотографии. Стратис с интересом рассматривал лицо Саломеи, которая осталась стоять под лампой. Черты лица были строгие, словно высеченные притупившимся резцом. Маска. Он мог бы взять ее в руки, и, если бы разжал затем пальцы, она бы упала вниз. Лала вернулась, неся под мышками две большие белые подушки, которые положила на стол.

— Пошли, притащим теперь Содом и Гоморру,[119] — сказала Сфинга.

— Что? — спросила Лала.

Сфинга хлопнула себя руками по коленям.

— Содом и Гоморру, — повторила она. — Это выражение Лонгоманоса. Изумительное!..

Две другие женщины смотрели на нее, а она не могла удержаться от раздиравшего ее смеха:

— Ну да! Он взял новую служанку. Тоже номер! Как-то в полдень он спросил, убрала ли она дом. «Конечно, господин, — отвечает та. — Все в порядке — и Содом, и Гоморра, и Сарданапала!..»

— Здорово, — сказала Саломея.

— Здорово? Еще бы! Пошли!

Все вместе они принесли диван. Сфинга выбрала для него место — справа и наискосок у окна.

— Здесь ему, бедняге, свежее будет, — сказала она.

Затем принесли матрас и простыни. Саломея помогала Лале стелить.

— Смотри внимательнее! — крикнула Сфинга. — Так, как ты стелешь, не уснуть!

Ее охватила страсть Лонгоманоса к преобразованию устоявшейся мудрости. Она поднялась, взяла со стола подушки и сказала:

— Вот они, тайные советники.

Она заботливо пристроила их на диване, одну подле другой, задумчиво посмотрела на них и вышла.

— Сфинга сегодня в ударе, — сказала Лала.

— Переезды вдохновляют ее: я это уже замечала, — равнодушно ответила Саломея.

Лала нагнулась и поправила края простыней.

— Посмотри, как она положила подушки: словно на них должны спать двое.

— Почему бы и нет? — отрешенно произнесла Саломея.

— Другой-то кто? Или ты хочешь остаться со мной на ночь?

Только тогда Саломея удивленно подняла голову и посмотрела на подругу:

— Остаться?… Остаться?… Здесь мы хорошо не выспимся. А мне так нужен теперь покой.

Лала не успела ответить: вошла Сфинга. В руках она держала, словно младенца, довольно большой сверток в газетах. Сфинга положила сверток на стол и опустилась на стул. Лицо у нее раскраснелось.

— Уф! Какой тяжелый, — сказала она.

Обе женщины посмотрели на нее с удивлением.

— Это мой подарок на новоселье, — сказала Сфинга и принялась разворачивать сверток.

Стоя неподвижно за деревом, Стратис увидел, как из бумаг появляется небольшая статуя лежащего человека. Голова его была чуть больше висевшей вверху электрической лампочки.

— Это Гермафродит,[120] — сказала Сфинга, — статуя, которую я обожаю. Отыскать эту гипсовую копию стоило немалого труда.

— Большое спасибо, — ответила Лала.

— Посмотри-ка, Саломея! Замечательно, не правда ли? — продолжала Сфинга. — Посмотри, какие у него плечи, маленькие груди, бедра. Совсем как у женщины…

Саломея подошла ближе.

— …Похоже на твое тело, Саломея…

Странная дрожь пробежала по плечам Саломеи, по плечам Лалы, затем вернулась обратно и исчезла в пальцах Сфинги, ласкавшей гипсовые изгибы.

— Ты мне льстишь, — сказала Саломея.

Стратис почувствовал по ее голосу, что к горлу у нее подкатил ком. Сфинга мечтательно продолжала свой монолог:

— …Женщина, приближающаяся к поре зрелости. Посмотри на живот! Женщина, приближающаяся к поре зрелости… А здесь вот, в дельте, неожиданно совсем крошечная лукавая птичка.

Лала вышла. Саломея уселась на диване.

— Ты сегодня какая-то странная, Мариго. Что с тобой?

Она произнесла эти слова очень быстро. Сфинга подняла голову, и взгляд ее на мгновение вызывающе вспыхнул, но затем она опустила глаза и принялась сворачивать ненужные газеты.

— Что со мной? Сегодня я делаю подарки: Гермафродита моей сестренке, а мою сестренку — гермафродиту…

Голос ее был неторопливым и бесцветным. Ладони, распрямляя газеты, издавали сухой трескучий звук, словно трещотки. Вошла Лала с низеньким столиком, который поставила рядом с диваном. Внезапно ладони Сфинги остановились:

— Ах! Какая глупость!

Лала, которая, склонившись над столиком, расстилала красную скатерть, приподнялась. Взгляд Саломеи стал пристальнее, словно она ожидала нападения.

— Вот, послушайте, — сказала Сфинга.

Она взяла газету и продекламировала:

— «Страдая телом и душой, Арамис обратил к религии свой дух и очи, почитая небесным возвещением двойное несчастие свое, то есть внезапную потерю возлюбленной и свою рану. Всякий при таком состоянии вещей полагает, что нет ничего неприятнее…»

Сфинга умолкла и огляделась вокруг. Лала и Саломея молча слушали ее. Сфинга поискала дату и сказала:

— Это номер за прошлую среду, 13 июня. И такое читают еще сегодня?! Сегодня!.. Невероятно…

Наступило полное молчание. Сфинга вздохнула, бросила газету и подошла к окну. Она наклонилась вправо, затем влево, словно ожидала кого-то, затем устремила взгляд в небо и воскликнула с пафосом:

— Действительно, нет ничего отвратительнее! Аминь!

Стратис подумал, что она обращалась к нему. Сфинга вернулась в комнату, посмотрела на будильник и сказала теперь уже поспешно:

— Уже полночь. Мне нужно уходить. Спокойной ночи, Лала. Спокойной ночи, Саломея…

Наклонившись, она взяла свою сумку.

— …Ах да! Чуть не забыла рукописи, Лала. Это мой перевод, который я тебе обещала. Если возникнут вопросы, Саломея объяснит. Вот увидишь, Саломея…

Она вынула свиток и положила его на красную скатерть рядом с кроватью.

— Спокойной ночи, — сказала, даже не пошевелившись, Саломея.

— Спокойной ночи, — сказала Лала и подошла к ней ближе.

Сфинга, поколебавшись, сделала движение, желая поцеловать ее. Лала подставила щеку. Сфинга посмотрела на Саломею. Лицо ее не выражало ничего. Тогда Сфинга взяла лицо Лалы в ладони и поцеловала ее в губы. Все еще держа в ладонях ее лицо и смотря в него, Сфинга сказала:

— Ах, ты покраснела, сестренка. Это, между нами говоря, ничего не значит. Не так ли, Саломея?… Доброй вам ночи!

Она вышла в сад, захлопнула за собой дверь и исчезла на темной тропинке.

— Наконец-то, — сказала Саломея. — Сегодня она выглядела жалко.

— А еще этот свет, слепящий глаза, — ответила Лала. — Погоди, попробую что-нибудь получше.

— Оставь. Мне нужно уходить.

— Минуточку!

Лала вышла, Саломея последовала за ней. Теперь Стратис видел перед собой пустую комнату, в которой господствовал в одиночестве лежащий на столе гипсовый Гермафродит. Электрический свет отвесно падал на него, отчего Гермафродит казался жестоким и умершим.

«Действительно, похож ли он телом на Саломею?» Стратис попытался вспомнить подробности. Ее линии всплывали в памяти его тела, доходили до этого асбеста и пылали. Стратис почувствовал усталость, которая вызывала желание уйти. Затем он услышал голос Лалы:

— Думаю, она права: он напоминает твое тело…

Сначала в правой комнате, а затем и в той, которую он видел, погас свет. Появился медовый отблеск, и двинулась огромная, до самого потолка, тень. Лала поставила на стол поднос с фруктами и водой. Саломея следовала за ней, держа по свече в каждой руке: одну из них она установила у кровати, другую — между подносом и статуей, которая теперь словно оживала. Она посмотрела на статую и произнесла:

— Тела, несчастные тела.

Она нашла свою сумку, закурила сигарету и уселась на диване. Лала, придвинув стул, устроилась напротив. Согнувшись и держа руки между колен, она смотрела на Саломею. Теперь Стратис впервые обратил внимание на цвета их одежд: Лала была в желтом, Саломея — в лиловом, и обе с обнаженными до плеч руками. Некоторое время Саломея курила, затем заговорила первая, продолжая беседу, начала которой он не слышал. Голос ее звучал униженно: