Литмир - Электронная Библиотека

О людях, подобных мне, говорят, что они витают в облаках, и еще — что у них далеко не все дома. Кстати, и платят им мало. Но неважно. Я видела и таких, которым платили целое состояние, а выглядят и чувствуют они себя чаще всего еще хуже, чем я. Очень рада, что не ушла тогда, а то пришлось бы почувствовать свою принадлежность к тем, уходящим. До самого конца фильма сидела, как миленькая, на назначенном мне месте, хоть я не из тех, кто говорит — досижу, коли заплачено.

Когда фильм окончился, все двинулись со своих мест. Только я не двинулась. Куда я пойду? Что стану делать? Я осталась сидеть. Положила голову на спинку переднего сиденья и немного поспала. Думала, что билетерши разбудят меня, но нет. Они дали мне поспать. Очень мило с их стороны.

Проснулась я как раз, когда люди стали выходить, в тот самый момент. На следующем сеансе. Опять та же песня: чушь собачья, какая-то мерзость, до чего они докатились и в таком же духе. Одна дама встала и сообщила, что идет блевать.

Я дождалась, когда фильм снова окончится, и вышла на улицу. Почему хорошо уходить после окончания сеанса? Чтобы знать, что то-то и то-то случилось за ушедшие два часа? Что человек, который собирался ехать на реактор в Димону[8], на самом деле поехал, по случаю похорон, в Од А-Шарон? Или что тот, кто обещал позвонить в час, звонит в два? Как будто я не знаю, что существует расщепление воли. Желания плодят самих себя, появляются другие желания, они в свою очередь разветвляются на еще желания — и что же я во всем этом? Что за желание ведет меня, если вообще таковое существует, или я просто так плыву куда-то, увлекаемая нерестом коралловых полипов. Черт с ним, пусть я останусь распоротой, и всё! К чему эти напрасные усилия? И чем это хорошо — прозревать? В какую же убогость и сирость поместили человека…

Очень хорошо, что тогда я не ушла. Теперь же люди стояли под кинотеатром и все еще говорили о фильме, ну, те, что удалились посредине, с теми, кто отсидел до конца. Я стояла, слушала и тех, и этих, и сказала, не направляя свои слова ни в один из лагерей: «Все проходит мимо вас и имеет вас в белых тапочках…» — ну, разумеется, более приличными словами. У меня голова на плечах, я знаю, как следует разговаривать с незнакомыми людьми. Им говорят: «Извините, что я вмешиваюсь, но я не смогла удержаться, я услышала, как вы беседуете, и почувствовала, что мне есть что сказать…» и так далее.

Женщина, которой хотелось кого-нибудь убить

Этой женщине хотелось кого-нибудь убить, желательно кого-нибудь упитанного. И не поймите ее неправильно: она не хотела убить толстяка только ради того, чтобы раздобыть побольше пропитания для заброшенных детей из Нью-Дели, нет, были у нее иные побуждения, тайные, сокрытые от глаз.

Она полагала, что желание взяться за пистолет у нее возникает, когда рядом с ней сидит, вывалив изо рта язык, пес-колли, и вот она выстрелит в его жирный бок и пуля прошьет его, и выйдет с другой стороны, как у людей, когда слова входят в одно ухо, а выходят через другое.

Пуля, которая убьет толстячка, разорвет ему, по крайней мере, парочку-другую внутренностей, и, можно сказать, сотворит ему новый порядок в животе — эдакую реставрацию, реорганизацию, реформу, переустройство, капитальный ремонт и переделку органов, наконец. Когда пуля пронзит его, он вперится в нее взглядом, и тогда разомкнет уста, как в фильмах, и промолвит: «Что я сделал?», или «Почему именно я?», или «Дай мне еще шанс!», или «Делай то, что ты должна сделать…» и обрушится на пол как коричневый мешок с углем.

Женщина, которой хотелось убить, не очень-то желала чьей-нибудь смерти. Ей хотелось убивать, но, отнюдь, не умерщвлять. Она не хотела нести ответственность за окончание чьей-то жизни. Даже если он толстый, и много ест, и пожирает питание маленьких детей, заблудившихся в горах.

Так или иначе, ничего не могла она сделать без пистолета, или ножа, или еще чего-нибудь убивающего, однако же, не было у нее денег.

Тем не менее, она ходила по улице, покуда не нашла одного человека, весьма упитанного, и попросила его пройти вместе с ней во двор. Но он не пошел. Люди, которых останавливают посреди улицы и просят пройти во двор, отлично знают, что ничего хорошего от этого ждать не приходится, и большинство устремляется прочь от этого доброхота со скоростью бурного потока. Нельзя брать в свои руки закон. Нельзя наклоняться, поднимать его и обжимать. Если он падает или оскальзывается, решительным образом запрещено подхватывать его и привлекаться к нему слишком близко.

Женщина, которая хотела убить человека, думала, что она сможет приручить закон, прильнуть к нему и обнять, и если он будет в добром расположении духа, переменить ему памперс и хорошенько отмыть в ванне. В мире есть вещи, которые просто вопят: «Возьмите меня!» Как покинутый младенец, как охромевший волчонок. С другой стороны, есть в мире вещи, к которым запрещено приближаться и касаться их. Существуют телохранители, да, у большинства имеются телохранители, в оны годы пребывавшие в хиппарях.

Женщина думала, что этот мир принадлежит ее отцу, и что она сможет убить кого-нибудь из породы жир-трест, если все же не осилит остановить самое себя. Однако запрещено своевольничать с законом. Множество фильмов и книг описывают деморализацию и падение нравов и рассуждают об этом конфликте: приручать закон или нет, и что случается с тем, кто поимел его и исцеловывает с головы до ног, и даже задницу (бывают и такие, сыщики, в основном). Слава богу, есть книги, а главное, Танах: есть и еще книги, но Танах, он всех имеет ввиду. Женщина хотела бы знать, что будет, если она лично возьмет в руки Закон, и если с Законом или с ней что-нибудь случится, так начнет ли она блевать, или получит вдруг приступ астмы?

Она встала рано утром, пошла и купила подходящий пистолет, подходящие пули, и отправилась на прогулку по городу. Лица людей мелькали перед ее глазами, а она искала среди них одно, на котором сможет остановиться. Но дело продвигалось вяло, и люди шли и шли, совершенно как всегда. Они уходят, и вот ты уже не видишь их больше.

Женщина вышла на большую площадь, где было множество магазинов с нелепыми, потусторонними манекенами в хрупких витринах. Она вытащила пистолет и собралась взять в свои руки Закон. И тогда, словно мановением волшебной палочки, она перевела пистолет к виску и выстрелила. В патроннике не оказалось пули, и ошеломленная женщина запустила пистолетом в большой фонтан посреди площади. По дороге он превратился в какого-то щегла или воробья, и полетел себе высоко-далеко, быть может, в то самое место в этом мире, где можно взять в руки закон и уверенно держать его, без всякого трепета, не роняя. И рассмотреть его вблизи, и, может быть, спросить, о чем он, собственно, печется.

Сингапур — Франкфурт

Когда я летела рейсом компании Люфтганза из Сингапура во Франкфурт, сидел рядом со мной человек весьма непростой. Это я поняла через полтора часа полета, что он очень сложный. Я думаю, что к тому же у него были проблемы с обменом. Он все время уходил и возвращался, а может быть, он испытывал страх перед полетом. Он постоянно открывал и закрывал свой портфель и доставал оттуда бумаги на незнакомом европейском языке, и снова и снова читал их. И цокал языком, и грыз ногти, и все это страшно раздражало. А что я могла сказать ему? Послушайте, это раздражает?

Пятнадцать часов я просидела рядом с ним. Его место было справа от меня, посредине ряда. Около него сидела красавица-немка, блондинка, с короткой стрижкой, она всё читала журналы, какие и мне самой страшно хотелось почитать — о новинках губной помады от Эсти Лаудер. В конце концов, над Афганистаном, я попросила у нее журнал, и она протянула его мне. Там была модель с новым кремом для глаз, и я хотела вырвать эту страницу, но не сделала этого.

вернуться

8

Димона — город в Негеве, недалеко от Беер-Шевы. Од А-Шарон — город недалеко от Кфар Сабы. А-Шарон — Самария, Центр Израиля.

7
{"b":"245350","o":1}