— Ну, книжки-то эти она покупала, во всяком случае, — возразил Гаврюшин. — У нее в шкафу вся серия стоит — я заметил.

— Книжки — красивые, смотрятся хорошо, ну и… интеллигентно, — пояснил Мышкин. — А эту кто-то вынул из шкафа и раскрыл. Заинтересовался… Разные вещи… Да нет, чушь скорее всего. Мало ли кто мог… Одним словом — увидим. Я все-таки настоятельно предлагаю нам всем разойтись. Не знаю, как вы, а я уже ничего не соображаю.

Возражений не было. Всем хотелось спать, даже Коле, хоть ему и было ужасно жалко тратить время на сон.

За те несколько часов, что они провели в доме Кати Козловой, погода успела сильно испортиться. Резко похолодало, ветер изменил направление и усилился. Начинало мести. Все трое подняли воротники и пустились рысцой. Получив в лицо очередную порцию мелкой и колючей снежной пыли и пытаясь на ходу отряхнуться, Мышкин машинально повторял про себя: «Завируха. Завируха. Странное слово… За-ви-ру-ха. Что это такое? Вот это она и есть. Вихрь. Серебряный вихрь. Нет, надо же такое придумать!»

«Типичный серебряный вихрь! — думала Аня, перебегая через улицу и безуспешно пытаясь защититься от ветра, сбивавшего с ног и каждые две минуты засыпавшего какой-то ледяной и колючей дрянью. — Вихрь, надо же! И кто это придумал только! Все — глупость и гадость. Ветер этот мерзкий, поэты эти… Не хочу, не хочу!..»

Она бегом пересекла двор, вбежала в подъезд и с трудом перевела дух. В тот момент у нее было одно желание — чтобы никто не заметил ее прихода, чтобы никого не видеть и ни с кем не разговаривать. Лечь носом к стенке, под теплое одеяло — и все, и ничего больше. В крайнем случае принять таблетку снотворного, если не получится так заснуть. Чаю горячего, конечно, тоже неплохо, но тогда уж точно с кем-нибудь столкнешься и придется разговаривать. Бог с ним, с чаем.

Она открыла дверь, стараясь поворачивать ключ как можно тише и медленнее, сбросила куртку и сразу прошмыгнула к себе в комнату. Ей удалось остаться незамеченной — в гостиной громко работал телевизор, но тут до нее дошло, что так нельзя — невозможно же просто не объявиться. Еще искать, чего доброго, начнут, не сообразив заглянуть к ней в комнату. Она сделала над собой усилие, провела руками по лицу, пригладила волосы и вышла в гостиную. Отец и мать сидели перед телевизором. Аня в очередной раз подивилась дикому отчуждению, которое испытывала в последнее время. В основном, конечно, от отца… но и от матери тоже, как ни странно…

— Привет, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал как ни в чем не бывало. — Я пришла. Устала как собака.

— Ужинать! — засуетилась мать.

— Спасибо, мам, я поужинала… там, — неопределенно сообщила Аня. — Очень плотно. У меня все в порядке. Просто устала… Да еще погодка! Сразу пойду спать.

На пару вопросов ответить все-таки пришлось, зато потом мечта начала сбываться — стало возможно наконец закрыться, принять таблетку и залечь, как она и собиралась.

Она не знала, сколько прошло времени, потому что уже начала проваливаться в сон, как вдруг голос матери за стенкой произнес «Господи!» так громко и с такой интонацией, что ее прямо-таки подбросило на постели. Она села, широко раскрыв глаза и плохо понимая, что к чему.

— Не буди ее, — сказал голос отца.

— Ты думаешь, она уже спит?

— Потом уж точно не заснет. Оставь до утра. Что за срочность!

Аня сползла с кровати, накинула халат и, с трудом волоча свинцовые от снотворного ноги, поплелась в гостиную. По дороге она бросила взгляд на будильник. Было начало одиннадцатого.

Отец сидел мрачный и молчал. Мать бросилась к ней со словами:

— Ты подумай, детка, что случилось! Козлову убили! Дома… застрелили из пистолета!..

Аня повернулась и, не говоря ни слова, ушла на негнущихся ногах обратно к себе. Там она рухнула на постель и заснула.

На следующее утро в назначенный час Мышкин, Гаврюшин и Коля встретились у Мышкина в кабинете. Предстояло разработать план действий на ближайшее время. Гаврюшин не ждал от экспертизы особого толку и потому был преисполнен жаждой немедленной деятельности. Мышкин, наоборот, по каким-то одному ему известным причинам надеялся услышать от экспертов что-нибудь важное и потому был настроен скорее ждать, а не действовать. То есть действовать, конечно, тоже — но скорее так, для порядку… Коля переводил взгляд с одного на другого, горя нетерпением и ожидая распоряжений. «Очень славный! — подумалось Мышкину. — И где только такого нашли?»

— Значит, так… — сказал он. — Ничего не поделаешь — надо еще раз поговорить с соседями этими, с Роговыми, и с Дерюгиным. На свежую голову. Выяснить как можно больше — не только про вчера, но и про вообще.

— И кто — куда? — поинтересовался Гаврюшин. — Вы, надо думать, к Дерюгину?

— Можем бросить жребий, — сказал Мышкин. — Но вообще-то я бы предпочел наоборот, если вы не против. Вы — к Дерюгину, я — к соседям. Потом съезжаемся здесь и обмениваемся впечатлениями. А с Дерюгиным я в другой раз поговорю. Идет?

Гаврюшин растерянно кивнул — он уже приготовился не подавать виду, что недоволен, и теперь, когда все повернулось именно так, как ему хотелось, чувствовал себя несколько сбитым с толку.

— А я? — робко подал голос Коля. — Мне что делать?

— А к вам, Коля, маленькая просьба, — сказал Мышкин, протягивая ему записную книжку Кати Козловой. — Найдите здесь телефон Василия Тошкина, позвоните ему и договоритесь о встрече.

— Тошкин — это тот, с которым она собиралась встретиться? — уточнил Коля. — Из органайзера?

— Вы тоже так говорите? — удивился Мышкин. — Неужели у этой штуки нет другого названия? Впрочем, не важно. Да, тот самый, оттуда.

— И… это все?

— Знаете, Коля, — сказал Мышкин, — вы не беспокойтесь — тут нам всем дел хватит… по горло. Вот увидите, скоро начнется. Это только сегодня так…

Коля покорно кивнул и принялся листать записную книжку. Гаврюшин ушел звонить Дерюгину, а Мышкин набрал номер Роговых. Трубку снял Илья.

— Нам подъехать куда-нибудь? — сходу поинтересовался он.

— Да нет, — сказал Мышкин. — Не стоит. Я сам к вам приеду, где-нибудь через полчасика.

— Будем очень рады.

Мышкин невольно хмыкнул — про себя, разумеется.

В третий раз он ехал этим маршрутом и снова с трудом узнавал все вокруг. Вчерашняя вьюга сменилась морозом и солнцем. Эти мороз и солнце Мышкину не то что не нравились — скорее, наоборот, — а как-то отвлекали от дела. Сперва он думал составить более или менее четкий план предстоящего разговора, но потом плюнул и оставил это занятие. «Вот посмотрю на них и на ходу соображу, что к чему, — решил Мышкин. — Может, так оно и лучше — на сегодняшний день».

На этот раз дверь открыла женщина. На вид ей было столько же лет, сколько мужу. Странная бесформенная хламида, похожая на длинную, до щиколоток, мужскую рубашку, в сочетании с длинными распущенными волосами придавали ей диковатый вид. Лицо, впрочем, было скорее приятное. Смотрела женщина настороженно и, как показалось Мышкину, со скрытым испугом.

— Татьяна, — представилась она, протягивая Мышкину узкую холодную руку. — Проходите, пожалуйста.

Мышкин вошел в комнату и огляделся. Комната тоже была чудноватая, под стать хозяйке, почти без мебели — сидеть было решительно не на чем, с какими-то шкурами и бурками на полу. Стены были увешаны картинами, изображавшими в основном ряды разноцветных кружков и квадратиков в разных сочетаниях, отчего Мышкину припомнился «Тетрис». Среди них ютилось несколько трогательных в своем наивном реализме пейзажей.

— Это — Татьянины картины, — пояснил вошедший в комнату Илья, проследив за мышкинским взглядом. — Она художник.

— А вы?

— А я… тоже… Тоже художник. Но я не рисую. То есть сейчас не рисую. В поиске.

Мышкин неопределенно покивал, с опаской посмотрел на шкуры и бурки и сам выступил с инициативой перебраться на кухню.