– У меня же нет выбора? – спросил он у ангелов, расслабленно опиравшихся спинами о перила моста. Они будто бы даже не сильно стремились завершить начатое.

– Конечно, есть, – поморщился сероглазый. – Мы же не палачи.

– Разве нет? А очень похожи. То есть, я могу сейчас повернуться и просто уйти?

– Можешь.

– Но?

– Мы убьем твоего отца, – пожал плечами зеленоглазый. – Нам даже не придется слишком трудиться. Он слаб.

– Но Мерлин исцелил его! – возразил Пашка.

– Только частично, – сказал сероглазый. – Но мы тебе не угрожаем.

– О, конечно, нет, – съязвил Пашка. – Просто вы, ребята, на стороне зла.

– Зло, добро, – скучно скривился зеленоглазый. – Это категории человеческие. В нашем мире их нет. Кстати, мы не представились. Я Гаррель.

– Ульель, – любезно улыбнулся второй.

– Да мне по барабану, – невежливо ответил Пашка. – Я хочу поговорить с королем.

– Мы говорим с тобой от его имени. И ты можешь говорить с нами, как с ним. Мы будем честны.

– Он хочет выпустить из вашего мира ту дрянь, которую я там видел? Черную, серебристую жижу, которая, похожа, способна умертвлять?

Ульель вздохнул.

– Он хочет увидеться с тем, кто наслал это заклятье, и попросить снять его.

Пашка вытаращил глаза.

– С королем сидов? А какой интерес тому это делать?

– Видишь ли, сиды тоже осуждены страдать. Только им не хватает этой, как ты говоришь, дряни. Луг способен вернуть магию в нормальное состояние и забрать менгиры обратно в Сид.

– Но… – растерянно проговорил Пашка. – Так не бывает. Король сидов злющий. Он потребует платы.

– Да, – эхом откликнулся Ульель. – Он потребует платы. И мы готовы ее предоставить. Ты зря беспокоишься, дитя Сонного мага. Мы лишь хотим вернуть равновесие, и тогда земля не будет разорена сидами, жаждущими отмщения. Ради этого и заключался договор.

– Я вам не верю.

– Скажи ему, Ульель, – лениво посоветовал Гаррель.

К безмерному удивлению Пашки, он вытащил из кармана тренча пачку сигарет, картинно вставил сигарету в рот, чиркнул зажигалкой и с наслаждением затянулся. Когда за их спинами не было крыльев, эти ребята выглядели вылитыми хипстерами, какими-нибудь самодовольными парижанами.

Ульель вздохнул.

– Ты можешь выдвинуть свои условия, прежде чем завершить ритуал. Они могут лишь косвенно касаться цели, но у тебя есть шанс извлечь выгоду. Как в нун. Бонус здесь предоставляем мы.

Пашка сжал кулаки. Это было жалко – просить, но он не мог не попытаться.

– Я хочу, чтобы никто из ваших больше не трогал моего отца. И чтобы он сам мог свободно решать.

– Ты же понимаешь, что свободу решений отнимаешь у него ты? – усмехнулся Гаррель. – Он только ради тебя начал играть. Ты ведь умудрился нацепить на себя гейс служения. Ты был неосмотрителен в Самайн, сыграл с королем, проиграл и получил знак. Мы не будем тебя убивать, это правда, но знаешь почему? Нам и незачем. Невыполненный гейс сам принесет тебе смерть, если откажешь нам. Ведь ты отказываешь своему королю.

– Да он не мой король! – заорал Пашка. – Я не могу ему служить, я его не знаю, я ненавижу его!

– Ты должен, – сухо сказал Гаррель.

– Да это чистый бред – все ваши гейсы! Какой-то рисунок, какие-то игры… все как в детском саду! Каменный век!

– Это магия.

– Вы слышали, что я сказал насчет своего отца, – твердо сказал Пашка, пытаясь унять сердцебиение.

Он уже не сомневался в том, что на этом мосту его явно ждет конец. Перед смертью он хотел выторговать как можно больше безопасности для Имса, как можно более спокойную и долгую жизнь для него. Этот надменный Гаррель ведь был прав – из-за него отец не мог быть свободен в своих действиях и решениях. Он бы мог легко обыграть фоморов, ну, Пашка в это верил, если бы не наличие сына. А сын ему ничем не помог. Только усугублял ситуацию каждый раз. Да и было бы кого защищать – Пашка-то ведь никакой ценности не представлял.

Проблема состояла в том, что он почему-то верил в намерения Корвуса. Вороний король вовсе не казался ему лживым или мстительным. Несмотря на все сказки, расписывающие хитрости воронов. Но как он мог быть уверенным в своей правоте? Он так мало знал. Разве мог он видеть, о чем думают маги? Разве мог поклясться в чистоте их помыслов?

Ему оставалось только тянуть время – до тех пор, пока кто-то или что-то не убьет его, утомившись бездействием.

Он не мог.

Даже ради отца, даже ради жизни – не мог. Это было слишком страшно.

На мосту тем временем становилось совсем неспокойно. Какая-то дрожь то и дело проходило по его мощному железобетонному телу, заставляя трястись и грохотать все части. Фонарь начал мигать, а мост грохотал и дрожал все сильнее и сильнее, словно гигантская табакерка со скачущим внутри чертом. Пашка никогда не видел таких табакерок, читал о них только в сказках Андерсона, но почему-то ему именно это сравнение пришло в голову. И хоть он еще пытался даже в мыслях строить клоуна, выглядело и ощущалось все это крайне неприятно.

Вдруг рука его в кармане куртки нащупала мяч. Тот самый теннисный мяч, который был заговорен Мерлином и так и остался в кармане. И, о чудо, он даже помнил слова заклятья, несмотря на приступы страха: «Миррдин Эльдариллион», да, эти слова мысленно отскакивали уже от зубов, как полированные камешки, и он стиснул мяч так, что пальцы вновь, кажется, прошли сквозь него, и…

– Тссс, – услышал он прямо в ухо.

Ульель подкрался неслышно, как кошка, и теперь обнимал его за плечи одной рукой, а второй – обхватил за запястье.

– Мерлин тебе не поможет, – объяснил он. – Ты должен сам принять решение.

Но Мерлин, как оказалось, мог.

«Выпусти его, – услышал Пашка его низкий, звучный голос в своей голове. – Просто выпусти его».

Возможно, это были только галлюцинации, но он поверил.

– Что надо делать? – выдавил он из охрипшего горла.

Вряд ли он выглядел сейчас героически бесстрашно, скорее – как кусок желе.

Гаррель щелкнул пальцами – так же, как часто проделывал Корвус, ужасно ловко у них это получалось. На перила моста спустился огромный ворон и, оглянувшись, сердито каркнул. Мост затрясло со всей силы, деревянные скамейки неподалеку издали жалкий треск. В небе Пашке чудились какие-то огромные черные тени, извивавшиеся, как змеи, чудились кости и черепа… но он подумал, что все это мерещится ему от ужаса. Какие-то совсем другие знаки чертились на небе, но он даже не хотел туда вглядываться.

– Ему нужна твоя плоть, – сообщил Ульель. – О, это лишь условность, совсем немного… Просто протяни руку. Вряд ли ты пожелаешь предоставить глаз.

Вот же дерьмо. Пашка посмотрел на огромный клюв ворона. Прямо-таки железный клювище! Потом задрал рукав до локтя и вытянул руку вперед. Ворон оценивающе посмотрел своими блестящими бусинами, устроился поудобнее на деревяшке перил и долбанул.

Боль была адская. Такая, что Пашка сразу же впал в какое-то полузабытье и был убережен от дальнейших ощущений – проклятая птица в самом деле выдрала кусок мяса из его руки, слава богам, совсем небольшой, но крови было просто море – так показалось Пашке. Какие уж тут условности, бесконечно реальная дрянь.

– Кажется, это человеческие алхимики придумали, что ворон символизирует смерть мира? – спросил Гаррель у Ульеля. – Люди иногда бывают удивительно прозорливы.

– Они называли это «нигредо».

– Красиво звучит, – кивнул Гаррель.

Ворон тем временем снялся с перил и исчез в темноте, а Ульель уже держал растерзанную руку Пашки в своей. Вот он достал из внутреннего кармана плаща пузырек и плеснул что-то на дыру в плоти, откуда полосами лилась кровь. Рана моментально начала затягиваться, и вскоре от нее остался только уродливый шрам, чуть выше метки Корвуса.

Плоть излечили, но вот пережитую боль исторгнуть было нельзя.

– В этом и смысл, – снова тихо прошептал Ульель на ухо Пашке. – Внутренние раны не затягиваются. Прекрасно, не так ли? Они всегда с нами, как пение сирен, не отпускающее ни на миг.