И в это время все огни города – все, включая самые маленькие лампочки, освещающие крохотные закутки и безымянные коридоры, погасли. Мгла опустилась такая, словно и не было вовсе по обоим берегам города, а лежала там просто равнина, заполненная мраком.

Пашка испугался вдруг, что все, что было построено человеком, в одну минуту оказалось стерто с лица земли. Сплошная пустыня. И даже никаких напоминаний о человеке – ни руин, ни скелетов, ни пакетов и тряпок, которые носит ветер, ни обглоданных костей… Ничего. Пустота. Конец света в буквальном смысле – больше ему никогда не бывать на этой планете. Только промозглый и очень чужой ветер. Песок, носящийся по поверхности и не раздражающий ничьих век.

Пашка ничего не видел, даже собственных ног, только блеск глаз Ульеля и Гарреля. Он даже не был уверен, что он все еще на мосту. Что-то точно подкрадывалось к нему, и Пашка уже готовился быть сожранным, как из-за тучи вышла луна и осветила море, и треснувшие скамейки, и город на берегу, хоть и обесточенный, но существующий. Пашка выдохнул.

Он стоял на мосту совершенно один и смотрел в темноту.

***

Тайлер сосредоточенно сыпал на подоконник соль.

Соль и белена, которую он нашел в лесу, слабо, но охраняли от вопящих теней, что носились за окнами. Темное и бесформенное, то серое, то белесое, то черное, то прозрачное, оно выло на разные голоса, превращая пот, текший по спине, в лед.

Из Лиона выбраться не удалось. Обе реки вышли из берегов и затопили полгорода, несколько мостов в мгновение ока проржавело и рухнуло в воду, а на следующее утро к домам подкрался лес. Асфальт и бетон везде начали бурить виноградные лозы, на которых моментально созрели крупные красные кисти, холмы вокруг Лиона вообще ощетинились безбрежными виноградниками, каковых здесь даже триста лет не наблюдалось. К 21 веку от виноградников осталась лишь тень, и вот теперь тяжелые гроздья снова гнули ветви к земле.

Весь Прескиль пах, как молодое, бродящее вино. Сона затопила почти весь Первый округ, но до центра полуострова не дошла, и посыпанная розовым гравием площадь Белькур сохранилась в целости, как трепещущее сердце попавшего в силки зверя.

Тайлер занял пустующую квартиру в одном из многоэтажных серо-голубых старинных домов на улице Мерсьер. Из окна он видел десятки пафосных ресторанов, в недавнее время заполонивших этот район: конечно, почти все они сейчас были пусты. Сегодня гораздо большей популярностью пользовалась церковь Сен-Низье за поворотом – та, колокола которой когда-то давали сигнал к закрытию городских ворот на ночь. Сейчас колокол звонил снова, только закрывали каждую дверь, каждое окно, каждый лаз. Звонили на всех соборах и церквях – где еще было кому звонить.

Тайлер сыпал соль так, как будто делал это годами, хотя прошла-то всего неделя.

Всего неделя с тех пор, как он увидел золотые глаза Тома Коллинза, перед тем как они закрылись уже навсегда.

Он бы похоронил его сам – за городом, в лесу, который тогда еще не начал бесноваться. Вырыл бы глубокую могилу и даже положил на кучку свежей земли какие-нибудь полевые синие сорные цветы, нарвал бы среди травы.

Но ему не пришлось. Тело Тома тоже стало кучкой золотистой пыли. Просто исчезло. Наверное, так исчезали все фэйри. Может быть, оно было и к лучшему. Сид просто забирал их. Получали ли они после этого другую жизнь, Тайлер не знал.

Тайлеру показалось, что в последние свои минуты Том усомнился. Он хотел жить и был не готов к тому, что так рано уйдет – Тайлер вдоволь навидался за свою долгую жизнь таких взглядов. Однако в самый последний миг что-то утешило Коллинза, и лицо его смягчилось, разгладилось, как иногда разглаживается смятая бумага в жгучих объятьях пламени. Он успел пожить чистым магом, без всякой примеси человеческого, какие-то секунды, и магом умер. Во имя своего короля.

Может быть, с его точки зрения все это было исполнено смысла, но Хилл так не считал.

Хотя ему ли говорить – его самого превратили в слугу, когда он умирал. И не то чтобы он сильно сопротивлялся.

Правда, он не чувствовал в себе особых изменений. Если имя волка Луга и налагало какие-то обеты, то Хиллу об этом было неведомо.

Зато плюсы были, он не мог этого отрицать. Вся нечисть, которая сейчас неслась темным потоком в мир земной из открытых порталов, обтекала его, точно он был невидимкой. Однако Тайлер подозревал, что все как раз наоборот – он был хорошо видим для этих существ, помеченный защитным знаком, клеймом самого короля, и оно оберегало его от всех зол. Ему надо было благодарить Луга за то, что он еще жив.

И, хотя он всеми фибрами души ненавидел сидского короля, он также знал, что при случае будет защищать его до последнего вздоха. Вот каков был его гейс. Больше Луг его ни в чем не ограничил, только в этом. Хитрая тварь.

Со злости Тайлер сыпанул на очередной подоконник сразу полпачки соли, и потом пришлось ее собирать обратно.

Защищал он вовсе не себя.

Когда с Томом было покончено, Хилл воззвал к Мерлину. Гадко было ощущать себя слугой двух господ, вот что Тайлер мог сказать. Он любил Мерлина и по-прежнему был предан ему, пока… тот не причинял зла сидскому дану. Но Мерлину было все равно. Он услышал Хилла, и когда тот пришел к нему, без труда разыскав его в этом не слишком уж и большом городе, то увидел с ним всю ту же проклятую компанию: Риваль, Имс, прибившийся к нему официант Джим и кареглазый подросток, сын Имса, который смотрел на Тайлера так, словно готов был растерзать его голыми руками. Знает, понял Тайлер.

Имс выглядел замогильно, если быть честным. Хилл даже поморщился, когда его увидел. Против самого Имса он ничего не имел – но кидаться на сидского мага в присутствии Хранителя было безрассудно. Все платят за свои ошибки. Имс явно заплатил слишком дорого – похоже, он тоже умирал. Или еще что похуже.

Теперь они все жили в заброшенной, некогда роскошной квартире на два этажа, скрываясь от сидских теней и от фоморской серебристой жижи, творящей монстров из ничего. Больше ничего не случилось пока, но ожидание выламывало хуже любой напасти.

И хуже всего было то, что Мерлин впал в абсолютную депрессию. Он часами мог сидеть и смотреть в одну точку, не пил, не спал, только курил и прикладывался к бутылке с джином из хозяйских запасов. Глаза у него совсем запали, лицо отдавало синевой, а сердце билось тихо-тихо, так что даже Хилл едва слышал.

Тем временем за окнами все время что-то трещало и ломалось, что-то воскресало и умирало. Огромный дуб пробивался сквозь соседний дом с невероятной скоростью и упорством, разламывая собой камень. Тайлер, глядя на него, вспоминал рассказ про какую-то испанскую экспедицию семнадцатого века. Испанцы заблудились в лесу, а тот вдруг начал разрастаться невероятно быстро, так быстро, что деревья буквально отталкивали людей друг от друга, разделяя их. Деревья словно выскакивали из-под земли, замыкая путников в ловушки, и скоро даже двигаться им стало невозможно. Лес посадил их в клетку, а потом высосал.

Здесь и сейчас происходило почти то же самое. Хилл любил лес, по понятным причинам, но даже ему делалось жутковато при взгляде, например, на гребаный дуб. Да и с виноградом уже явно был перебор.

Вина, кстати, хозяева оставили хоть залейся. Сыра тоже хватало – самых разных сортов. Пару раз Тайлер ловил кроликов прямо во дворе – те тоже плодились, словно их кто-то клонировал. Голод прячущимся явно не грозил, и то хорошо. Хотя Мерлин ведь явно умел обратить воду в вино и камень в хлеб, Тайлер просто раньше такими вещами не интересовался. Да и филг наверняка что-то такое знал.

Когда Тайлер управился со всеми окнами в кухне – высокими, старыми, которые снаружи каждый день заново оплетал виноград, хотя вечером они его покров сдирали, Джим пришел сварить кофе. Ему как-то удавалось собирать меланхолично разбредшуюся по разным комнатам компанию за завтраком – каждый день. Тайлер хотя бы за это был ему благодарен.

Хотя в этот раз молчание за завтраком можно было резать ножом. Каждый мрачно уткнулся в свою тарелку, друг на друга никто не смотрел.