Жрица шла легко, как лето идет по зеленой и благоухающей траве, и жуткая луна и вой волков были ей только в радость.
И тут Том снова увидел человека в черном, который с искаженным лицом наблюдал на Ллеей. В его лице читалась такая обжигающая любовь, что смотреть было стыдно.
– А теперь будь внимателен, – снова шепнул незримый Имс, и Том раздраженно дернул плечом.
Красный плащ с капюшоном, размноженный в тысячах земных сказок, вот что видел Том сейчас: Ллея шла, и он алым парусом вздымался за ее тонкой спиной, и на какое-то время застил собой весь мир, стал закатом, кровью, которая обагрила и небо, и воздух, и землю. Красный, кричал он, меня зовут красный, и все, что таилось в этом цвете, мелькало перед глазами Тома: кровь, и война, и бескрайние маковые поля, и ядовитые ягоды, и алые розы, и алые паруса, и эльфийское вино, и огонь, в мороз согревающий путника, и красная луна, и отблески пожарищ, и красные глаза адских собак, сопровождавших Дикую охоту, и пасти волков, и снова кровь, текущая в море… На мгновение весь мир сидов показался ему пурпурным, багряным, алым, винным, словно красный ветер окутал все клубами. Но вот наваждение кончилось, и он снова смотрел на хрупкую девушку в плаще, чье лицо было скрыто капюшоном, и на большого белого волка, трусившего за ней по пятам.
Ворона больше не было, зато на опушке леса стоял другой волк, черный, да и не волк вовсе, а мужчина в черной куртке, с усталым чеканным лицом. Вервольф Тайлер Хилл. Он тоже смотрел на фигуру в красном, только она уже не удалялась, а приближалась, и белый волк бежал рядом с ней, а не по пятам.
Фигура подошла и откинула капюшон.
– Что же ты удивляешься так, Тайлер, – сказала она, – все ваши сказки вышли отсюда. Но я не ем человеческого мяса.
Том встретился с Ллеей взглядом и пропал.
Луг смотрел на него, и темные тени лежали на его прозрачной коже, как и тогда, когда Том увидел его впервые. И глаза у него были все те же – ясные звезды среди черной морозной мглы, ярче луны, ярче огня, сильнее любой магии. В них холодело море, откуда не возвращался ни один корабль. И по тому, как это ледяное море все больше расширялось в пепельно-голубых радужках, Том понял, что вступил на тропу войны.
А потом игра лунного света вырисовала тень Луга на освещенной полосами земле, и тень это была бесконечной и бесконечно мощной, и венчали ее огромные, даже с виду тяжелые, раскидистые рога, уходящие своими концами в непроглядную лесную чащу.
Ужас озарения пронесся в голове у Тома, и тут он увидел, что стоит с ним не Тайлер и не Имс, а молодой официант с подвижным лицом и смотрит на все это, кусая тонкие губы.
Тут кто-то сказал ему прямо в ухо:
– Цернуннос атум даннаан, – но Том услышал за этим другое:
– Пора возвращаться.
Тут мир свернулся до точки, и Том понял, что уже не властен им управлять, и закричал от злобы и ненависти, так громко, так надсадно, что разом поднялся ветер – страшный ветер, тот, что когда-то унес маленькую девочку Элли вместе с ее трейлером в Волшебную страну. Только Тома он уносил из Волшебной страны, и Том кричал, будто его режут. Он уже не надеялся, что Луг его услышит.
Глава 6
Вороном звали иногда Луга, и являлся он порой людям и друидам в образе черной вещей птицы, поскольку был сыном двух рас. Отцом Луга стал один из великих туатских магов, а матерью – дочь короля фоморов. Древние кельты видели в нем кипучую смесь кровей богов и демонов. Воспитала же Луга женщина третьей расы, ныне вовсе забытой, той, которой были подвластны стихии огня и бурь. Поэтому превзошел Луг всех фэйри, бывших до него, и магия его была мощной и коварной, как большая вода.
Во времена, когда люди и сиды жили в мире и их судьбы были тесно сплетены между собой, Луг судил земных королей, оценивая, достойны ли они власти. И если король предавал свою страну или больше не мог дать ей никаких благ, в ночь Самайна его топили в бочке вина или сжигали заживо вместе с его дворцом. Эта ритуальная смерть с благоговением посвящалась Лугу, королю всех королей.
Теперь Том вспомнил, как велик и как жесток его солнцеликий дан. Сотни картин проносились перед его внутренним взором – образы хрупкого юноши с прозрачными глазами, сотни его обличий: то рогатый и сильный, то согбенный, как старик, то с оленем, то с бараном на плечах, то в скрывающем лицо капюшоне, то с волшебным копьем в огне; с серпом, с луком, с собакой, со змеей, с вороном, с черепами в корзине, с рогом изобилия, наполненном цветками мака – символа сна и смерти… Обращался он в коня, быка и волка, по воздуху летал вороном, под водой скользил лососем, но Том ярче всего помнил того усталого мальчишку в сером пальто, который слушал аллегретто к Третьей симфонии Брамса в ничем не примечательном особняке.
Потом понял Том, что дом этот мог выглядеть по-разному, и явилось ему видение из совсем уж стародавних времен – что был это когда-то замок из серебра с крышей из лебединых перьев, а потом обратился в крепость с бронзовой оградой и сверкающим источником, окруженном старыми лещинами, в водах которого резвились пурпурные лососи, ели орехи с лещин, а скорлупки пускали плыть…
– Коллинз, черт тебя побери, подъем! – грубовато позвали его, и он с трудом разлепил ресницы. – Хватит витать в облаках, куда ты нас забросил, гребаный недоучка?
Том, сощурившись, попытался оглянуться – спину и голову ломило, как будто его огрели по голове или он надышался ядовитых испарений.
Над ним склонилось нахмуренное лицо Имса – Том даже подумал, что тот выглядит искренне озабоченным. Но, разумеется, не состоянием Тома, а чем-то другим.
Когда Коллинзу удалось привстать и оглянуться, он понял – чем.
– Где мы? – искренне удивился он.
Имс внимательно посмотрел на него, поднялся с колен и отряхнул брюки.
– Да уж, твои умения впечатляют, только вот грош цена магу с амнезией, – съязвил он и, отойдя в сторону, вытащил из кармана пачку сигарет.
Стояли они все на пологом зеленом холме, а неподалеку вздымались краснокирпичные стены какого-то замка.
Том присмотрелся. Крепость выглядела довольно древней: все эти зубчатые башки, узкие бойницы, мост, ведущий к арке ворот… Что-то очень знакомое было во всех этих линиях, что-то, что не раз он видел на картинках в журналах... Похоже на нормандскую постройку
– Это Карлайл, в Камбрии, – вдруг сказал Джим, который с интересом осматривался, задрав голову и привычно засунув руки в карманы широких твидовых брюк. – Замок Карлайл. Стоит обогнуть эту стену, и там большой город и шоссе. Я в детстве бывал здесь, тут граница Англии с Шотландией…
– Ты был зол, или тебе стало страшно? – светски поинтересовался у Коллинза Хилл. – Да ведь тебе всегда страшно, Том. Я думаю, не было и дня, когда ты не боялся.
Но Коллинз его не слушал. Он слышал теперь более важную вещь, чем любые слова: что-то звало его изнутри крепости, что-то тянуло туда и влекло, и он знал путь. Знал, куда надо идти. А потом будет знать, что надо делать. Теперь он был в этом убежден.
– Уйди с дороги, Тайлер, – с жутковатой улыбкой проговорил он.
– Эй, нет! – крикнул Имс. – Сначала проясним ситуацию, господа.
Том остановился и удивленно на него посмотрел. Краем глаза он заметил, что филг, склонив голову, тоже к чему-то прислушивается, но это уже не имело особого значения.
– Нечего прояснять, – проговорил Риваль. – Он начинает новую партию, и она одна из последних. А его дом, вероятно, уже разрушен, так что, может, и хорошо, что мы оттуда убрались, в нашем парне просто сработало чутье мага… Лондон рушится повсеместно, и это вспять уже не обратить. Я слышу сотни, сотни сотен теней, которые выламываются сейчас из всех дыр и щелей…
Имс сжал зубы. Он подумал о том, что точно так же рушится Москва. Когда он вылетал в Лондон с сыном и Ривалем, рухнула башня «Федерация». Радио и интернет захлебывались ужасом не только от самого этого факта, но и от зашкаливающей странности произошедшего: от самого высокого в Европе небоскреба осталось совсем немного обломков, да и те больше походили на пыль. И трупов находили совсем мало, хотя кое-где находили – уже в виде мокрого мяса, конечно. Остальные словно испарились. Кинотеатр «Ролан» стал первой ласточкой в череде катастроф, потому, видать, обрушился почти обычно – с кучей камней, с завалами, с погребенными внутри людьми. Но каждое последующее обрушение оставляло все меньше следов, словно кусок земной реальности просто распылялся, стирался невидимым ластиком. «Харродс» явился самым внушительным примером этой зачистки.
