Надо ли говорить, что виделся он Имсу в исключительно неприятных ситуациях: например, когда Имс волею судеб оказался один-одинешенек в ливийской пустыне (где в песке можно было запросто поджарить яйцо, а барханы за ночь скрывали бульдозер по самую крышу), или когда неосмотрительно обыграл в карты в момбасском казино ближайшего советника местного крестного отца, огромного карикатурного негра (потом из Имса в подвале долго делали отбивную), или когда его так глупо пырнули ножом в относительно мирном Триполи, или когда пытали в Дамаске, на фоне драматического ночного неба…

Имс, конечно, отдавал себе отчет, что все это галлюцинации, плод игры его богатого воображения, до осатанения распаленного болью и адреналином, но все же где-то в глубине души наивно верил, что этот несуразный ангел – или демон, кто его разберет – существует. Вот именно такой, чем-то похожий на булгаковского Коровьева и на актера Пола Беттани в одном лице, всегда являвшийся измученному Имсу в каких-то клоунских шмотках типа винной шелковой рубашки с пышным жабо и кургузого ярко-синего пиджачка…

Однако теперь он знал, как могли выглядеть настоящие ангелы – или те, кого люди принимали за ангелов. По-настоящему прекрасные, нервные, странные и до чертиков пугающие. Опасные. Ничего общего не имели они с тем образом, что чудился ему в страдальческих корчах и в те минуты, когда надежды уже не оставалось.

Но сейчас никакого ангела нет за его спиной.

Никакого намека на его присутствие.

Имс может надеяться только на себя, и в этот раз он играет на одну из тех немногих жизней, что ему по-настоящему дороги.

Имс упорно двигает виртуальные камешки, плохо помня, с кем играет, да и в любом случае его партнер по игре – лишь буквы на экране, за ними ничего не стоит.

Имс всегда был упертым, как бык, и это его спасало. Но не сейчас. У него ничего не выходит – он проигрывает раз за разом.

А в соседней комнате мерно дышит Пашка. И ничего не меняется в этом дыхании.

Имс сжимает зубы, пару минут просто тупо смотрит на экран, потом подхватывает ноутбук под мышку, срывает с вешалки кожаную куртку и выметается из квартиры.

Ему нужно проветрить мозги. Он слишком зациклился, слишком торопится. Корвус ведь дал понять, что подарил ему какое-то время. Что с его сыном пока ничего не случится.

Пока.

Имс мчится на своем «ягуаре» по городу и словно бы видит себя со стороны: этакий успешный наглец, которому палец в рот не клади, вон как гонит, почти не разбирая дороги, как небрежно-железно держит руль, морда кирпичом, глаза сужены… Мерзавец, наверняка.

Он то набирает скорость, несясь по проспектам, то сбавляет, ныряя в переулки, и через два часа едет уже плавно, не торопясь, сам удивляясь, где оказался – за окном та самая лужа, которая зовется в Москве Чистыми прудами незаслуженно гордо.

На скамейках возле лужи тут и сям отдыхают старушки и влюбленные парочки, да какой-то одинокий седой мужчина с очками на носу, по виду вылитый профессор на пенсии, читает толстенную книгу. Все это Имс имеет возможность разглядеть, поскольку оставил автомобиль и шагает к одной из этих самых скамеек с чертовым ноутбуком в руках. Неподалеку, поворачивая, звенит трамвай – место это именно благодаря трамвайным путям с крутыми поворотами в узких улицах выглядит нелепым и романтичным одновременно. Трамвай звенит, утки в пруду крякают, слышны гудки машин и гомон толпы, и Имсу вдруг становится все это невыносимо громко, хочется зажать уши и заорать.

И еще ему кажется, что сквозь весь этот шум он слышит ровное дыхание спящего.

Имс внешне очень спокоен, хотя пальцы у него ледяные, когда скользят по клавишам. Этот снедающий изнутри холод ему очень не нравится, никогда такого с ним не случалось, а еще крайне не нравится ему, что теперь он слышит вовсе не звуки машин и не дребезжанье старенького трамвая, а какую-то дикую музыку, точно бы чьи-то безудержные пляски, где из всей какофонии звуков он разбирает только один голос – волынки, остальные инструменты ему незнакомы.

И внутри него что-то отзывается тревогой на этот беспредел. Не что-то – кто-то.

«Элга, друг, – шепчет он, – уж не старого ли врага ты признал в этих голосах?..»

«Сиды, – звенит у него в голове в ответ. – Песни Тилвит Тэг ты слышишь, человек. Они могут как услаждать слух, так и ранить его».

«И что все это значит, старый маг?» – бурчит Имс, не отрываясь от игры.

Впрочем, Имс и сам знает, что ничего хорошего для фоморов такая близость сидов не предвещает. Они рядом, они следят за противником, кто-то на их стороне играет с успехом, может быть, с большим успехом, чем сам Имс. Да уж, судя по последним пяти играм, которые Имс вчистую продул, точно – с большим успехом.

«Так помоги же мне, – говорит он Элге. – Сейчас мы заодно, ты знаешь».

И постепенно камни на экране вновь начинают мерцать – подсказывая ходы, ведя по лабиринтам нун. Имс облегченно вздыхает и старается оживить собственную смекалку, которая под давлением последних событий почти почила в бозе.

Одного выигрыша ему мало, Имс упрямо играет еще и вырывает у довольно сильного невидимого противника четыре победы – получается в результате довольно мощное число. Четыре выигрыша на этом уровне должны оказать сильное влияние на порталы. Сколько вообще он выиграл партий? Счет явно перевалил за три десятка. Сколько ему осталось сыграть, если он принял сторону фоморов – и будет на этой стороне до конца? Он почему-то уверен, что не так много. Меньше, чем сыграно.

Зато теперь у Имса есть право на крошечную надежду.

Возможно, его сын останется жив, и когда-нибудь все это закончится, и они вернутся к мирной и очень обычной жизни. Пашка поступит в университет, найдет работу по душе, влюбится в милую девушку, они поженятся и нарожают внуков, а Имс станет счастливым ворчливым дедушкой, будет рассказывать этим самым внуками невероятные сказки и безудержно их баловать.

Имс не знает, когда стал мыслить, как авторы женских романов.

Зато он знает, знает откуда-то совершенно ясно, что этим матримониальным планам сбыться не суждено.

Он даже ничего не чувствует по этому поводу, просто знает. Да и в самом деле: Имс с самой школы понимал, что счастливая старость – не для него. А расскажи он о таких планах дримшерерам, они бы его на смех подняли. Имс в красках представил лицо Артура. Да, он совершенно точно бы опозорился, озвучив подобное.

У Имса сводит шею и сдавливает затылок, но в целом он даже удовлетворен и шагает к своей машине, как всегда, с небрежной ленцой.

«Ягуар» припаркован у кинотеатра «Ролан» – этого красноватого постмодернистского нароста на классическом здании, как-то они с Пашкой ходили сюда на фильм «После прочтения сжечь» и пили здесь вполне приличный кофе. Имс, впрочем, сильно пожалел, когда рискнул заказать коньяк. Внутренности у «Ролана» тоже постмодерновые, ядреные, аж зубы сводит: все эти выгнутые красные стулья, ажурные металлические конструкции, неудобные крошечные столики…

Имсу мучительно хочется курить, и он останавливается в специально оборудованной курилке недалеко от кинотеатра и наблюдает за улицей. После пения фэйри он ожидает чего угодно.

Но только не этого.

Очередной уютный старомодный трамвайчик номер тридцать девять вдруг как-то особенно ужасающе скрипит, и сначала Имс не понимает, в чем дело, пока мозг и зрение не договариваются друг с другом и не фиксируют картинку одинаково.

Трамвай как-то резко и в то же время плавно сходит с рельсов и катится под едва заметную глазу горку вниз, все быстрее и быстрее; слышны истошные женские крики, а потом и визг; Имс, словно ему вдруг дали мощный бинокль, видит искаженное лицо вагоновожатой с совершенно безумным макияжем – лиловые тени, алые губы сердечком, приклеенные синие ресницы в блестках, Джокер бы умер от зависти; трамвай влечет неведомой силой, тащит по земле, и он, ломая все на своем пути и отрезая от земли ломти, будто от мягкого шоколадного пирога, ползет прямо к пруду и скользит в воду, как неуклюжая железная рыбина; асфальт и пути тем временем продолжаются кроиться и вздыбливаться, в земле появляются огромные черные проломы…