– О, я знаю, Имс, я все знаю, но даже эта малая часть крови для нас неизмеримо драгоценна, – усмехнулся Корвус. – Иначе почему же ты и твой дорогой мальчик еще живы?

Имс молчал. Против правды, как известно, не попрешь.

– Я могу считать, что мы договорились? Ты же не оставишь своего сына во сне навечно? Он будет спать до тех пор, пока его разум не сгниет в наших лабиринтах. Может быть, тогда я отпущу его, но вряд ли обрадуется пробуждению – овощи и камни не осознают таких вещей, Имс.

– Отпусти его, – тихо попросил Имс. – Оставь меня у себя, а его отпусти.

– А зачем ты мне здесь, Имс? Ты мне нужен на той стороне. Ты довел дело только до половины. Только раздразнил меня…

– Твоя взяла, – проговорил Имс. – К черту все.

– Вот и прекрасно, – мягко улыбнулся Корвус. – Но я все же немножко подержу юношу у себя. Пока ты не отыграешь несколько партий. Не бойся, он под моей защитой – ничего с ним не случится.

И протянул руку ко лбу Имса.

– Нет! – успел изо всех сил заорать Имс. – Нет, отпусти его со мной!

Но Корвус уже коснулся его головы, и Имс беспомощно провалился в темноту.

Спальня выглядел мирной, и Пашка, к которому Имс кинулся, еще не отойдя ото сна, тоже казался мирно спящим. На щеках разгорелся румянец, изо рта тянулась клейкая ниточка слюны, рука свесилась с кресла и задевала пальцами паркет… Только вот, как его ни тряс Имс, как ни бил по щекам, как ни звал, вопя, как умалишенный, – он не просыпался. Воронье царство прочно держало его в своих пределах.

Прошло несколько минут, прежде чем Имс прекратил свои жалкие попытки, встал с колен, поднял сына на руки, перенес его на кровать и укрыл пледом.

Потом сходил в ванную, умылся, прошел на кухню, сел за стол и придвинул к себе ноутбук.

И, конечно, не увидел, как там, далеко, откуда его только что выбросили, как какой-то мусор, два ангела вдруг синхронно прислушались к чему-то неслышимому и сорвались с места.

– Магия Мерлина! – крикнул Гаррель, и сам Корвус едва смог отследить, как два белых ворона превратились в точки в небе.

***

Определенно, в мире Корвуса было маловато развлечений.

Пашка пришел к такому выводу, проведя целую вечность в саду из незнакомых ему цветущих деревьев, наполненном странными вещами, которые на поверку оказывались не мертвыми предметами, а живыми явлениями.

Такие сады Пашка раньше видел в некоторых фильмах – арт-хаусных. Но так как поклонником арт-хауса никогда не был, ничего полезного из просмотренного сейчас припомнить не мог. Что-то подобное он мог видеть в предлагаемых Гуглом картинках к фэнтези. Или во сне.

Ах да, он же и был во сне.

Пашка уже довольно сильно запутался.

Деревья переливались в сумраке. За те несколько часов или даже дней, что Пашка провел, гуляя по тропинкам, которые непременно оказывались круговыми, и тупо разглядывая цветущие кусты и живые изгороди, за которыми ничего нельзя было разглядеть, кроме искрящейся темноты, – ни разу не всходило солнце. На верхушках деревьев неизменно присутствовали черные силуэты воронов, периодически разражавшихся душераздирающим карканьем. Иногда в вышине пролетали какие-то серебристые шары, иногда посреди сада возникали голограммы наподобие зеркала, которое Пашка уже видел, но тут же исчезали.

Никого, похожего на человека.

Пашка, кажется, увидел здесь все, что только могло нарисовать воображение: и шахматные доски из разноцветной травы, и мраморные беседки, точно выточенные из рафинада, и огромные красные кашпо с вьющимися хищными растениями, и какие-то развалины, окруженные шалфеем и розами, и что-то, напоминающее шалаши, оставленные игравшими детьми… Ничего грозного, ничего страшного или отвратительного, но тишина и темнота, пронизывавшие этот бесконечный сад от края до края, угнетали адски.

В конце концов Пашка решил, что сада не существует, а в нем появляется лишь то, что он сам придумывает.

Может быть, это и было правдой, только вот даже после этой мысли сон не рассыпался и Пашка не проснулся в спальне отца. А ведь так на это надеялся.

Надо выбираться, подумал он.

Вороны, несомненно, выступали стражами и были не так уж безобидны. Пашка никогда не считал птиц глупыми или безвредными, воронов тем более, а эти были больше земных сородичей раза в два, не меньше. А какие у них клювы и когти, Пашка не хотел даже представлять. Его глаза в два счета могли оказаться на земле и потом быть склеваны, как раздавленные виноградины.

Но он не мог здесь больше прохлаждаться, в этих немых узорных садах, когда его отец не знал, что с ним случилось, – и когда, Пашка это ясно понимал, его могли шантажировать пленением сына.

Сколько времени прошло там, наверху?

Может быть, несколько минут, а может быть, часов, а может быть, и суток.

И тут Пашка похолодел от следующей мысли: а что, если там, наверху, он уже впал в кому? Что, если ему уже никогда не вернуться к нормальной жизни? Что, если он не просто заперт в саду, а это всего лишь метафора – он заперт в собственном подсознании, и это будет длиться вечно, вечно, насколько вообще можно представить вечность во сне?

Что-то начало вдруг нестерпимо жечь в горле.

Впервые Пашка хоть отдаленно начал понимать, каким может быть ад. Что это такое вообще. Никакой лавы и раскаленных сковород – нет, благоухающий ветерок, цветы смертельной красоты, сладость в воздухе, прекрасные призраки собственных фантазий, бесконечный лабиринт странных красот.

Это было страшнее всего, что Пашка мог придумать.

Он должен попытаться, пусть ему выклюют глаза – но он должен.

Пашка сжал в кармане теннисный мяч – Мерлин оказался прав: он не потерял его и не забыл о нем даже во сне. Впрочем, сейчас это был уже не просто мяч, Пашка знал. Знал – и все равно ему было страшно.

Мерлин не мог дать ему гарантий здесь, в этом мире. Возможно, он даже не знал этой вселенной, какой она была сейчас, ведь прошло три тысячи лет. И поэтому все его обещания могли потерять всякую цену. Хотя, с другой стороны, даже сиды и фоморы преклонялись когда-то перед ним. Значит, его слово чего-то стоило – во все времена.

Пашка сжал мячик еще решительнее, и опять ему показалось, что пальцы его провалились в какой-то густой дым, но друг с другом не встретились, как было бы, если бы они прошли сквозь мяч.

Странно, он так много думал о смерти, так боялся ее, так много пережил моментов ее ожидания во время панических атак, так сильно старался о ней забыть, убедить себя, что до нее еще много, много, много времени.

Но времени до смерти никогда не бывает много, это Пашка понял сейчас совершенно отчетливо. Просто есть мгновения, когда она поднимает свое костлявое лицо под капюшоном и смотрит на тебя пристально. И никто не знает, опустит ли она взгляд или сделает шаг тебе навстречу.

Что он мог вспомнить на пороге своей возможной смерти? Что он мог вспомнить здесь, в безмолвных чужих садах, полных незнакомой магии и враждебных наблюдающих глаз?

Он шагнул вперед и криво улыбнулся.

Слезы подкатывали к горлу, но он упрямо улыбался, потому что то, что всплыло в его голове сейчас, заставляло улыбаться. Дитя своего времени, он не мог вспомнить ничего другого.

«Наш путь не кончается смертью. Смерть – лишь продолжение пути, предначертанное всем. Серая, как дождь, завеса этого мира отдернется, и ты увидишь белые берега, а за ними – далекие зеленые холмы под восходящим солнцем».

И здесь, в этом мире, подумал Пашка, это могло быть правдой. Где, как не здесь?

Глава 3

Ничего не выходит.

Имс словно растерял всю свою знаменитую удачу, которая раньше его никогда не покидала.

Если быть честным… Имс иногда думал, что к нему с рождения приставлен персональный ангел-хранитель, даже порой ясно представлял его: тот был почему-то рыжим и веснушчатым, сухощавым, похожим на молодого англичанина, с тонкими и чуть хищными чертами лица и яркими голубыми глазами.