Раньше я думала, что для серьезных отношений время у меня еще есть. Позже. А потом вдруг поняла, что как-то упустила этот момент. Да и то сказать, после Ахима приличных мужиков мне не попадалось. Да и сама я тоже хороша. Все-таки психологи не всегда несут чушь, иногда они правы, и я, видимо, всю жизнь жила с подсознательным страхом, что мне попадется такое же дерьмо, как мой папаша-органист. Который бросит меня, если я решусь на серьезный шаг. Как тогда бросил Ахим.

Ну а сейчас я женщина в цвете лет. Старая, если по-немецки. И что будет, когда с Ником все кончится? Известно что: one-night-stands, короткие связи, оставляющие после себя одну горечь. Или я отброшу свои капризы и сойдусь наконец с мужчиной своих лет, который обеспечит мне финансовую состоятельность. Которого я не обязательно буду любить, но чье присутствие должна буду терпеть день и ночь. И это, конечно, проблема.

По крайней мере, у меня есть Булочка. Представить страшно, если бы ее не было! Моя жизнь просто рухнула бы, это точно. Если и существует какая-то почва, которая тебя питает, то это ребенок, и какое счастье, что у меня он есть! Ребенок меняет всю твою жизнь, действительно меняет, и вдруг выясняется, что на самом деле значение имеют вещи, о важности которых ты и не догадывалась, и ты сама не замечаешь, как становишься другим человеком. Бывает, на нее нападает неуемное веселье, она хохочет как безумная и не может остановиться, пока я, не выдержав, не шлепну ее по попе. Но уж если она чем-то огорчена, то первым делом забирается ко мне в постель, и никто, кроме меня, не способен ее утешить. Абсолютно никто. Иногда от такой безграничной любви я слопать ее готова.

Думаю, что, не будь рядом Булочки, я бы воспринимала подступающее увядание куда болезненнее. Автоматически получается, что ты видишь мир глазами своего ребенка, еще раз открываешь его для себя, и это невероятно увлекательно. Да что этот несчастный Рюкер может против моей монополии на Булочку, если задуматься? Да ничего! С одной стороны. А с другой — какого черта не придумали никакого специального пособия для матерей? О «детских», которые мне платят, лучше вообще не упоминать, видно, те, кто там, наверху, понятия не имеют, во сколько обходится ребенок. На одну еду уходит прорва деньжищ. А ведь днем ее надо с кем-то оставлять. Хорошо, если есть более-менее приличная работа, это хотя бы решает проблему, на что жить. Но если ты работаешь целый день, значит, ребенок у тебя брошен. В общем, вся эта система — дерьмо. И никто больше не выходит на баррикады…

Черт, кто-то стучит. Клер конечно же сразу проснулась. Горничная, наверное. Упорно меняет белье в конце рабочего дня. Но нет. Это Нора. Промокла до нитки, а в глазах — вся скорбь человечества. В руке коробка. «Кошачьи язычки», — говорит она. Как будто нашла Грааль.

Они так и не поняли, зачем я притащила эти «кошачьи язычки». Конечно, они давно забыли одиннадцатый день рождения Додо. Боже мой, в каком мы были восторге от картонной коробки с тремя кошками, которую фрау Шульц разрешила нам взять в постель! Помню, мне было жутко неудобно перед Клер, которая тогда только-только переехала в Пиннеберг, когда наутро Додо буквально навязала мне эту коробку. Лучше бы мы ее тогда разыграли, это было бы справедливо, но Додо торопилась во что бы то ни стало продемонстрировать Клер, что она — босс, а я — ее раб. Что она дает, а я только принимаю подачки. Она сказала, что коробка понадобится мне, чтобы хранить любовные письма Лотара. Как мне тогда хотелось выцарапать ей глаза! По дороге домой я разорвала коробку, и незаметно, кусочек за кусочком, выбросила. Впервые в жизни я мучилась ревностью. Я все на свете тогда отдала бы, лишь бы Клер никогда не переезжала из Плена в Пиннеберг.

Сегодня все это мне смешно. Так же смешно мне стало, когда в шикарной витрине старомодной кондитерской я вдруг углядела эту коробку. Там высились ярусы трюфелей, лежали серебряные подносы с имбирными палочками, красовались обернутые в фольгу сказочные фигурки, марципановые булочки, колбаски нуги с цукатами, ракушки, коричневые и белые, и посреди всего этого великолепия царили кошки. Жаль, что коробка не совсем такая, как тогда, но эффект она на меня произвела тот же, заставив почувствовать то же вожделение в пальцах и на языке. Дорогие воспоминания! Вот ты осторожно снимаешь целлофан, не в силах оторвать взгляд от кошек, вот поднимаешь крышку и кладешь ее подле себя картинкой кверху, ведь лицезрение кошек — существенная часть наслаждения. От вида ровно уложенных в коробку румяных язычков захватывает дух, и ты стоишь перед мучительным выбором — какой взять первым. В сравнении со всем этим даже вкус шоколада теряет значение, да и не о вкусе речь. А о том, чтобы снова почувствовать себя ребенком. Снова ощутить то вожделение, пробудить взаимную симпатию и разделить общую радость. А вы помните? — вот что означает эта коробка, ни больше ни меньше.

Додо купила себе белье, комбинацию, очень элегантную. Она демонстрирует ее мне, гордая, как ребенок, крутится передо мной, одновременно засовывая в рот сразу два кошачьих язычка, как будто это обыкновенные трюфели. Ее радость раздражает меня, разжигает во мне тихую злобу — за то, что не дождались меня сегодня утром, за то, что, словно сговорившись, не реагируют на мои восторги по поводу памятных воспоминаний о начале нашей дружбы. Но я и это проглочу. Я же знаю, до чего Додо обожает новые вещи.

Сама я последний раз покупала такое безбожно дорогое белье два года назад, в Вене, Клер и Додо уговорили меня, а я легко поддалась на уговоры, про себя думая об Ахиме и его faible[8] к красивому dessous.[9] Меня мучили угрызения совести, и имя им было — Лотар. То, что произошло между нами, произошло по моей вине. И я пыталась с помощью этого белья получить прощение. Н-да, иногда я действительно веду себя как последняя дура.

Я купила черный кружевной комплект, какого не носила никогда, — все что угодно, только не это. Мамуля твердо верила: черное белье — это вульгарно, и во мне ее предубеждение крепко засело; от внушенного в детстве избавиться трудно.

Я так его ни разу и не надела. Приехала домой из Вены, распаковала пакет и внезапно устыдилась и своей покупки, и того, с чем я ее связывала. Спрятала от греха подальше в ящик с колготками, там он и валяется до сих пор. В тот день я твердо решила вычеркнуть Лотара из своей памяти, никогда не сравнивать его с Ахимом и жить нормальной семейной жизнью, насколько это в моих силах. Так я и сделала. И думаю, могу сказать, что мы — счастливая пара, такая же, как Мамуля с Папашкой, они по-прежнему образец для меня.

— Может, пробежимся еще разок по магазинам? — предложила мне Додо. — Тебе тоже что-нибудь подберем.

— Мне ничего не надо, — отказалась я и снова подсунула коробку Клер под нос.

Та поднялась с кровати и расправила юбку.

— Спасибо, но я не хочу, — сказала она. Это правда, она почти не ест сладкого. — И потом, что значит «ничего не надо»? Забудь ты в кои веки про свое протестантское воспитание. Вы с Ахимом вполне можете себе это позволить. К тому же это ведь и твои деньги, разве нет?

Конечно, она ничего не понимает, да и где ей понять. Мне все равно, что я, строго говоря, отдыхаю на деньги Ахима, я прекрасно знаю, что много делаю для семьи и дома, не говоря уже о работе в офисе, пусть и на половину ставки. И дело совсем не в том, что шелковое белье — непозволительное для меня расточительство. Я часто и охотно покупаю себе красивые вещи, я всегда имела эту возможность. Собственно, финансовых затруднений я не испытывала никогда: у Папашки с Мамулей деньги водились всегда. И позже, с Ахимом, мы жили хорошо, не экономили на всем, как другие молодые пары. После свадьбы мы поселились у моих родителей, они отдали нам весь второй этаж и роскошно там все обставили. Ахим, я думаю, чувствовал некоторую неловкость, но Папашка быстро навел ясность в этом вопросе. «У меня только один ребенок, — сказал он, как отрезал, — и мне доставляет радость создавать вам уют».