Вот мы, мы знакомы уже больше трех десятилетий, и втайне я действительно горжусь этим: мы сберегли наши отношения вопреки всем жизненным трудностям. Много ли найдется таких людей, кто сохранил дружбу так надолго? Тем более пронес ее через критическую фазу, между двадцатью и тридцатью, когда появляются мужья, дети, жизненные приоритеты сдвигаются и неизбежно приобретают новое направление. Это касается и друзей, и просто знакомых.

Жаль только, что я не знакома с дочкой Додо, которую видела один-единственный раз, тогда ей как раз сравнялось две недели. При этом я часто предлагала Додо привезти ее на пару дней ко мне, я действительно была бы рада, я люблю возиться с девчонками, может быть, потому, что во мне самой осталось много девчоночьего. Надеюсь, Ахим не забудет, что Мириам должна ходить на уроки фортепиано, и проследит, чтобы по вечерам она не сидела слишком долго перед телевизором. А впрочем, ну их! Я свободна и не желаю забивать себе голову их проблемами, сами как-нибудь разберутся.

Додо откидывает спинку кресла. Намаялась, бедняга. Не выпуская из руки моего «принца», она прикрывает глаза. Она всегда это умела — засыпать в любой ситуации, даже под грузом забот.

Я поворачиваюсь к Клер. До сих пор мы едва обменялись парой слов. Опять роется в бумагах? Что это ей так срочно понадобилось? Нашла время… Спокойно, расслабься, будь умницей. У нее и правда полно хлопот с ее галереей, которая, судя по всему, процветает. Даже «Пиннебергер тагеблатт» время от времени пишет о ее вернисажах и художниках, которых раньше никто и знать не знал и которых она раскрутила. Она специализируется на американцах и, кажется, набила руку на открытии новых талантов. Надеюсь, хоть в эти дни она не собирается работать?!

Она, кажется, читает мои мысли.

— Извини, — говорит она. — Мне надо быстренько просмотреть отчет за третий квартал. Это максимум на час. Ты не обидишься?

Я качаю головой и улыбаюсь. И снова смотрю на Додо, которая, кажется, заснула. Сапоги у нее требуют починки, наверное, ей и в мастерскую заскочить некогда, еще бы, ребенок, работа, а теперь еще этот студентик. Я осторожно вынимаю у нее из руки свое яблоко, пока оно само не выскользнуло. Клер смотрит и улыбается мимоходом. В отношении Додо мы единодушны: иногда ее надо водить за ручку. Как в серьезных делах, так и в пустяках.

Интересно, даст мне Клер поносить свое элегантное пальто? Белый цвет мне идет, и пальто должно на меня налезть, фасон такой, довольно просторный. Она до сих пор носит тридцать восьмой размер, а мне и в сороковом уже тесновато. Да, признаю, пара-тройка килограммов у меня явно лишние. Конечно, стоит чуть поднапрячься, и я снова буду в норме. Но не сейчас же! А ну его, когда-нибудь сами рассосутся.

В памяти вдруг всплывает, как в школе мы иногда менялись шмотками. На перемене мчались в женский туалет, снимали через голову блузки и свитера и весь следующий урок сидели каждая в чужой одежде. И каждый раз я чувствовала себя немного Додо или Клер. И пахла так же. Их вещи я различила бы даже в темноте, по запаху. Клер пахла едва уловимо — водой и немного лимоном. Додо гораздо сильнее — чисто вымытой с мылом кожей, и спортивным залом, и совсем чуть-чуть — дальними странами. Обо мне обе в один голос утверждали: я пахла пудингом.

При этом мы трое, конечно, пользовались разными духами, особенно Додо. Но у Клер пальто и сегодня выглядит так, будто все еще пахнет водой и немного лимоном; оно такое воздушное и на вид почти невесомое, я с удовольствием бы его примерила. Ладно, попрошу попозже — вон как уставилась в окно, хотя ясно, что в упор не видит пейзажа за окном. Наверное, все что-то подсчитывает, приход-расход.

Какая бесконечно плоская местность: луга, поля, канавы, редко-редко мелькнет дерево или кустарник. И какое глубокое небо. Конечно, я мысленно вижу Данию, хотя никогда там не была. Я так часто собиралась туда поехать, однажды даже заглянула в турагентство, еще с Филиппом, в программе у нас стоял «рождественский Копенгаген», но потом, в самый канун Нового года, решили двинуть во Флоренцию. Филипп так захотел, он же не знал всей истории. Я не рассказывала ему, что в Тондере, как раз на датско-германской границе, семьдесят два года назад родился некий Эрик Серенсен, мой отец. От него у меня светлые волосы и высокий рост; на единственном фото, которое у меня есть, он возвышается над матерью на целую голову.

Зимний снимок. Может быть, его сделал мой датский дедушка, за полгода до катастрофы. Поблекшая подпись гласит: «Erik og Christine i januar 62».[1] Мои родители стоят, крепко обнявшись, повернув лица друг к другу, они смеются, и вокруг только снег, бесконечный снег до самого горизонта. Может быть, поэтому Дания в моих фантазиях связана с холодом, льдом да маленькими домиками, которые храбро противостоят снежным завалам. При этом я, конечно, знаю, я часто читала и слышала, что в Дании лето бывает таким же теплым, как и в Италии.

Больше я ничего не помню, хотя в то время, в январе 62-го, я, скорее всего, была там. Тогда мне было три с половиной года. И своих родителей я почти не помню — не помню, как они выглядели, как двигались, как смеялись. Странно, но я запомнила только обрывок сказки — должно быть, ее рассказывали мне на ночь, — про Ниса Пука, кобольда, который является по ночам и безобразничает, не давая детям спать. Он преследует меня до сих пор, хотя он давно уже не кобольд, а человек из плоти и крови.

Мне очень хочется подсмотреть за ними, но я держу глаза плотно закрытыми. Пускай думают, что я сплю. Мне надо набраться сил на эти дни. И вообще, в ближайшее время мне понадобится вся моя энергия.

Но пока все идет хорошо. Похоже, все мы, не сговариваясь, решили достойно провести это юбилейное путешествие. Последние полчаса обе вели себя тихо. Клер копалась в каких-то бумагах, а Нора, судя по звукам, читала журнал: шелестели страницы, перелистываемые нетерпеливой рукой. Да, раньше она тратила на свой любимый журнал «Браво» куда больше времени. Одновременно она ела мандарин, шоколадку, нугу — терпеть ее не могу! К сожалению, иногда мой нос работает слишком хорошо. Помнится, у Тидьенов в туалете висел ароматизатор с такой же отдушкой… Еще и сегодня при одной только мысли о том, как там воняло, меня начинает мутить.

Но вот Клер откладывает свою папку в сторону.

— Готово, — говорит она. — Извини еще раз. Нет, Додо — это феномен, скажи? Только глаза закрыла — и уже спит! И среди бела дня.

Я знаю, сейчас они разглядывают меня, но у меня и ресница не дрогнет.

— Как там твои? — Клер приглушенно начинает вежливую беседу. — Все в порядке? Что Ахим поделывает?

Я едва не приоткрыла глаза, чтобы увидеть лицо Норы, эту матерински-снисходительную мину, которую она корчит всякий раз, стоит произнести его имя. Ну, давай, Нора, рассказывай, что же такое все-таки делает Ахим.

Это я уговорила его тогда пойти со мной на выпускной бал. Наше первое, так сказать, публичное выступление. Я ужасно нервничала, боялась, и больше всего — Клер, я буквально дрожала, ожидая ее приговора. Но она была милостива. «Выглядит симпатично», — сказала она в туалете. В устах Клер — высшая похвала. «И где, ты говоришь, он учится?» «На юридическом, — отвечала я, гордо улыбаясь. — Немного осталось».

Я вообще была счастлива в тот момент, все шло как по маслу. Мне было девятнадцать, я была красивой и непобедимой, школьный аттестат лежал у меня в кармане, хотя еще год назад в это мало кто верил, и меньше всех — я сама. Я успела принять участие в своей первой демонстрации в Брокдорфе и собственными глазами видела, как эти свиньи-копы с водометами сгоняли демонстрантов на лужайку и швыряли в грязь лицом. Хартмут взял меня с собой, специально прибыл для этого с двумя друзьями из Берлина, и я была такая вся из себя up to date,[2] и жизнь расстилалась передо мной бесконечным красным ковром. Через пару дней я собиралась с Клер в путешествие по Европе, целую вечность зарабатывала себе на железнодорожный билет «Интеррейл», целый год два раза в неделю по вечерам вкалывала на кухне в кабачке, несмотря на экзаменационные стрессы, соскребала жирные объедки с тарелок, драила тяжеленные кастрюли и сковородки — бабло доставалось трудно. И у меня был Ахим. Он намеревался догнать нас четыре недели спустя, мы хотели встретиться в Италии, в курортном городке Портофино, словом, впереди меня ждало так много всего, вот только ему надо было сдать еще один экзамен. Мысль о том, что скоро я целых три недели буду вместе с ним, наполняла меня несказанной радостью.