Ольга Корнюшко начала замечать, что в последнее время полковник фон Швайниц стал до неузнаваемости раздражительным.

Диверсии на железной дороге и в городе происходили почти каждый день. Особенно сильным ударом для коменданта явился пожар на складах. Там сгорело более двадцати тысяч комплектов военного обмундирования, девять тысяч полушубков и валенок. Как ни старались фашисты напасть на след диверсантов, им это не удавалось.

После весенних массовых арестов советских патриотов полковник был уверен в полном разгроме антифашистского подполья в городе. И вдруг — вновь листовки, пожар на складе, побег военнопленных. Все это заставляло фон Швайница дрожать за свою шкуру, тревожно вздрагивать при каждом звонке начальства.

Поэтому комендант решил еще раз поговорить с начальником гестапо и начальником полиции. Полковник считал, что у него есть все основания быть недовольным.

Ольга, пропустив в кабинет коменданта двух самых главных борисовских карателей, неплотно прикрыла дверь и через узенькую щелочку подслушивала разговор полковника с гестаповцем и полицаем.

— Чем, уважаемые, можете порадовать? Надеюсь, раскрытие последнего преступления идет к концу? — обратился комендант к Кабакову.

— Мы еще не арестовали диверсантов и распространителей большевистских листовок. Но уже почти известно, кто этим занимается, — вытянулся перед комендантом начальник полиции.

— Кто же?

— Мальчишки, господин полковник! — выпалил Кабаков.

Фон Швайниц вскочил со стула и уставился на штурмбанфюрера.

— Видимо, так, господин комендант. Наши солдаты на допросе показали, что накануне пожара около складов вертелись какие-то подростки. Во время пожара их также видел часовой. Примерно за десять минут до диверсии на складах возле полиции приметили мальчишку, который, как оказалось, сунул листовку в багажник велосипеда господина Кабакова.

Начальник полиции смущенно подтвердил:

— Так точно, господин полковник.

Взбешенный комендант побагровел. Он мог предполагать все, что угодно, но только не это. Неужели распространение листовок и такие дерзкие диверсии — работа детей?

— Какого же черта вы их не арестуете? — заревел он.

— Пока еще неизвестно, кто они. Ищем. Слишком незначительные приметы, — заикаясь, пробормотал начальник полиции.

Фон Швайниц окончательно вышел из себя:

— У вас десятки людей! Мы нам даем деньги, а пользы ни на грош! Какие-то мальчишки наносят нам колоссальный ущерб, а полиция не может их найти. Позор!

Комендант никак не мог унять свой гнев.

— Я вас прошу, штурмбанфюрер, поднять на ноги вею агентуру, в самые ближайшие дни профильтровать всех подозрительных мальчишек и положить этому конец. Дознаться у пойманных сопляков обо всем и повесить на площади. Чтобы никому не повадно было связываться с большевиками и партизанами… А вам, господин Кабаков, повернулся полковник к начальнику полиции, — следует учесть: не установите, кто сунул листовку в багажник, по головке не погладим. А то, чего доброго, скоро сами будете разносить прокламации коммунистов.

Ольга стояла за дверями и слушала весь этот разговор. Она была уверена, что речь идет о группе юных подпольщиков, один из которых до недавнего времени выполнял при ней роль связного. Корнюшко и раньше догадывалась, что последние события в Борисове связаны с группой пионеров. Но найти ребят, расспросить подробно про их дела и порадоваться вместе с ними она не могла. Строгие законы конспирации запрещали это делать.

И вот сейчас над юными патриотами нависла смертельная опасность. Ольга с трудом держалась на ногах. Девушку начал бить озноб, холодный пот выступил на лбу. Надо, пока не поздно, предупредить ребят. Но как? Контакты с группой после многочисленных арестов нарушены, кто из них где живет, Ольга не знает. Правда, ей известно, что дом расстрелянного коммуниста Орлова находится где-то в конце Первомайской улицы. Но с какой стати его начнет разыскивать личный секретарь самого коменданта города? Узнают гестаповцы — ухватятся за подозрительную нить и докопаются…

Корнюшко не находила себе места. Выглянувший из кабинета комендант заметил, что с его секретарем творится что-то неладное. Посмотрев на девушку, полковник спросил:

— Что с вами, фрейлен Ольга? На вас лица нет.

— Я себя очень плохо чувствую, господин комендант. Не разрешите ли вы мне уйти домой часа на дна раньше?

— Разумеется, разрешу. Вы, видимо, переутомились, идите отдохните.

Ольга, как только вышла из комендатуры, почти бегом бросилась на Первомайскую улицу, где надеялась случайно встретить своего бывшего связного.

Девушка прошла мимо концлагеря, миновала кладбище и уже собиралась идти назад, как вдруг на небольшом деревянном домике под цифрой 76 заметила надпись: «Орлов Л. В.» Теперь она знала, что делать. Постоянный круглосуточный пропуск сотрудницы военной комендатуры давал Ольге возможность свободно ходить ночью по городу.

У нас уже все уснули, когда я услышал осторожный стук в окно. Через несколько минут мы сидели с Ольгой в палисаднике.

Ольга очень волнуется, рассказывая о разговоре коменданта с начальником гестапо и Кабаковым.

— Вам нужно немедленно, не откладывая ни на день, хотя бы на время исчезнуть из города, — решительно говорит она. — Гестапо и полиция имеют некоторые приметы и ищут вас. Они сделают все, чтобы найти диверсантов, а через них выйти на основное подполье.

Теперь уже заволновался и я. Действительно, при последней диверсии мы дважды допустили неосторожность. В первый раз, когда на глазах у гитлеровцев вертелись около базы, изучая время смены часовых. И во второй, когда Саша под окнами полиции сунул листовку в багажник велосипеда Кабакова.

Было над чем задуматься. Корнюшко потребовала:

— Дай мне честное слово, что все ребята, которые участвовали в поджоге базы, немедленно покинут город. Во всяком случае, не позднее, чем через два дня.

После того как я пообещал это, Ольга немного успокоилась и пошла домой.

Назавтра, рано утром, Саша, Мелик, Валя и я собрались вместе, чтобы решить, что делать дальше. Предложение выбраться из города и идти в партизанский отряд неожиданно не нашло полной поддержки. Саша, который всегда рвался к партизанам, к удивлению остальных заявил:

— Мы не имеем права покидать город без приказа. Это во-первых. Во-вторых, для отряда «Победа» приготовлено оружие, которое надо сперва вывезти в лес, а потом уже уходить самим.

Никогда не соглашавшийся с Сашей Мелик на этот раз не возражал ему. Он только уныло спросил:

— Но на чем же мы отправим Дроздовскому винтовки и пулеметы?

— Я могу одна пойти в отряд и рассказать там обо всем, — предложила Валя. — Через несколько дней вернусь с указанием, как нам поступать дальше. Только как мне объяснить в отряде, что нас ищут гестаповцы? Откуда у нас такие сведения? — спросила она у меня.

Раскрывать Ольгу Корнюшко перед ребятами мне было строго запрещено.

— Скажешь, что нам сообщил эту новость очень осведомленный человек. В отряде знают, кто он такой, — ответил я.

— Валька говорит правильно, — поддержал ее Мелик. — Пусть сейчас же идет в отряд и договаривается, как и на чем везти оружие. А мы, пока она вернется, должны меньше показываться на улицах. Ночевать можно у меня, на чердаке сарая.

Все согласились с таким планом, и 3 августа мы стали собирать нашу подругу в дорогу. Валя была теперь единственным человеком, через которого мы могли связаться с партизанами.

Мы просили Валю вернуться в город не позже чем через трое суток. Но, к нашему большому удивлению, она вернулась на второй день вместе с Юзей Жаховской, с которой встретилась в пути. Если Валя торопилась в отряд просить разрешения на выход в партизаны, то Юзя спешила в Борисов, чтобы, не теряя ни одного часа, вывести группу из города в лес.

Юзя сообщила, что партизаны бригады «Разгром» задержали агента, пробиравшегося в партизанскую зону. На допросе он показал, что борисовское гестапо и полиция усиленно ищут в городе распространителей листовок и диверсантов. Подозревают каких-то подростков, однако ни фамилий их, ни места жительства пока не знают. Сацункевич приказал немедленно всей нашей группе покинуть Борисов и пробираться в отряд, пока гестаповцы не напали на след.