Сострадание разносит заразу страдания.

Кто способен все претерпеть, тому дано на все дерзнуть.

Мне совершенно безразлично, если кто-нибудь упрям; но если он дерзок, то это имеет уже для меня большое значение. Первый защищает свои взгляды, а это — его достояние. Второй нападает на мнения других, а это — уж достояние общее.

Люди упрямо не соглашаются с самыми здравыми суждениями не по недостатку проницательности, а из-за избытка гордости: они видят, что первые ряды в правом деле разобраны, а последние им не хочется занимать.

Гордость нам обходится дороже, чем голод и холод.

Человек — как кирпич: обжигаясь, он твердеет.

Истинно мягкими могут быть только люди с твердым характером; у остальных же кажущаяся мягкость — это чаще всего просто слабость, которая легко превращается в озлобленность.

Эпоха величайших свершений окажется вопреки всему эпохой ничтожнейших воздействий, если люди будут резиновыми и чересчур эластичными.

Хороший лук трудно натянуть, но посланная из него стрела летит высоко и вонзается глубоко.

Если надеяться на легкое, то непременно будет много трудностей.

Легко жить тому, кто нахален, как ворона, дерзок, навязчив, безрассуден, испорчен. Но трудножить тому, кто скромен, кто всегда ищет чистое, кто беспристрастен, хладнокровен, прозорлив, чья жизнь чиста…

Человек придает поступку ценность, но как удалось бы поступку придать ценность человеку!

Всегда делай то, что ты боишься сделать.

Тот, чье сердце не стремится ни к наукам, ни к битвам, ни к женщинам, напрасно родился на свет, похитив юность матери.

Он был замечателен тем, что всегда, даже в очень хорошую погоду, выходил в калошах и с зонтиком и непременно в теплом пальто на вате. И зонтик у него был в чехле, и часы в чехле из серой замши, и когда вынимал перочинный нож, чтобы очинить карандаш, то и нож у него был в чехольчике; и лицо, казалось, тоже было в чехле, так как он все время прятал его в поднятый воротник. Он носил темные очки, фуфайку, уши закладывал ватой и когда садился на извозчика, то приказывал поднимать верх… И мысль свою Беликов также старался запрятать в футляр. Для него были ясны только циркуляры и газетные статьи, в которых запрещалось что-нибудь… В разрешении же и позволении скрывался для него всегда элемент сомнительный, что-то недосказанное и смутное. Когда в городе разрешали драматический кружок, или читальню, или чайную, то он покачивал головой и говорил тихо:

— Оно, конечно, так-то так, все это прекрасно, да как бы чего не вышло.

Для души и разума нерешительность и колебания — то же, что допрос с пристрастием для тела.

Смирение нередко оказывается притворной покорностью, цель которой — покорить себе других; это уловка гордыни, принижающей себя, чтобы возвыситься, и, хотя у нее множество личин, она лучше всего маскируется и скорее всего вводит в обман, когда прячется под видом смирения.

Чрезмерная скромность есть не что иное, как скрытая гордость.

Скромник для меня более невыносим, чем хвастун. Хвастун признает за каждым его достоинство, излишне же скромный человек, по-видимому, презирает того, перед кем скромничает.

Я вовсе не хочу знать, что говорят обо мне за моей спиной, — я и без того о себе достаточно высокого мнения.

Сколько держав даже не подозревают о моем существовании!

Сколько всего нужно, чтобы сделать счастливым только одного человека!

Сколько характеров, столько и моделей счастья.

Многое мелкое счастье дарит нас многим мелким убожеством: оно портит этим характер.

Человек сам не знает, чего он хочет, и постоянно ищет перемен, как будто это может избавить его от бремени.

Долго не удерживаются:

— молодая жена у старика-мужа;

— красивая служанка у ревнивой хозяйки.

Притворяется:

— молодая, что не умеет пить вино.

Зря пропадают:

— лунная ночь, если спишь;

— красивые места, если ими не любуешься;

— жена молодого повесы.

Стоит ли возмущаться тем, что люди черствы, неблагодарны, надменны, себялюбивы и равнодушны к ближнему? Такими они родились, такова их природа, и не мириться с этим — все равно что негодовать, почему камень падает, а пламя тянется вверх.

В горящем доме не меняют занавесок.

Цивилизация — это бесконечное накопление ненужных вещей.

Не знаю, каким оружием будут сражаться в третьей мировой войне, но в четвертой в ход пойдут камни и дубинки.