Но не успела я ничего спросить, как проводник вошёл забрать одеяла. Времени на разговоры не оставалось; я должна была застегнуть тальму, надеть макинтош, повязать шали и собраться с мыслями. Поезд остановился. Не успели мы глазом моргнуть, как оказались на перроне.

Мой спутник героически шёл впереди меня, словно водорез рассекая толпу на платформе (при моём хрупком сложении такая помощь была как нельзя кстати). Вдруг он остановился и посмотрел на меня. На мгновение мы оказались неподвижным островком в движущемся людском потоке. Левой рукой мой попутчик держал трость и прижимал к груди пачку мятых листов. Правой он сжал мою ладонь. На лице его было написано напряжённое ожидание.

— Мисс Бронте, ваш приговор? Что я скажу Нелли?

Я колебалась. Что ответить? Что сказать старой женщине у её смертного одра?

Через плечо мистера Локвуда я увидела, как сквозь толпу пробираются несколько человек. Они оглядывались по сторонам и указывали руками в нашу сторону. Среди них была высокая дама, очень красивая черноглазая блондинка. Каким-то образом я сразу поняла, что это дочь Эдгара и Кэти и что встречает она моего собеседника. Надо было отвечать сейчас — или уже никогда.

— Скажите миссис Дин, что она не могла поступить иначе, — выпалила я. — Скажите, что у неё не было выбора. Она должна была следовать закону.

Мои последние слова утонули в гудке встречного поезда. Кто-то окликнул мистера Локвуда; тот обернулся. Последнее рукопожатие, и мы расстались.

Я пересела на поезд до Кейли и к полудню была дома.

Стоял тёплый мартовский полдень. Я сидела у постели старой леди. Лицо у неё было сморщенное и дряблое, как зимнее яблоко, но старческая рука сжимала мою с молодой силой. В комнате, просторной, светлой, хорошо обставленной, мы были не одни. Чуть поодаль, в тёмном уголке, сидела моя сестра Эмили. Через полуоткрытую дверь доносились приглушённые голоса.

Старушку звали Нелли Дин, комната находилась на Мызе Скворцов, а голоса в соседней комнате принадлежали миссис Кэтрин Эрншо (вдове Гэртона Эрншо и дочери той самой Кэти, чья история так поразила меня) и мистеру Чарльзу Локвуду, недавнему моему попутчику. На столике у кровати прямо передо мной лежала знакомая пачка пожелтелых листков.

Читатель, ты спросишь, наверно, какими бурными происшествиями, потрясающими открытиями, какими душещипательными речами были наполнены три месяца между январским днём, когда я распрощалась с мистером Локвудом на перроне, и тихой сценой, которая теперь предлагается твоему вниманию.

Ответ прост и лаконичен: никакими! Ничего, похожего на происшествия, не скрашивало скуку пасторского дома; никто, кроме неотёсанного папиного младшего священника и нашей экономки Табби, не сказал мне за это время больше двух фраз подряд. Хуже того, Учитель Эже не откликался и не отвечал на мои письма, хотя, боюсь, его молчание само по себе — красноречивейший из ответов.

Молчание воцарилось и между мной и Эмили. По приезде я, конечно, не удержалась и задала ей несколько вопросов о Хитклифе; результатом стало необычное и продолжительное отчуждение. Мы почти не разговаривали, разве что о болезни отца или о домашних делах. Но даже и в этих привычных хлопотах мы были разобщены — Эмили вместе с Табби хозяйничала на кухне, а я в одиночестве убирала постели и вытирала пыль.

До последнего времени молчал и мистер Локвуд. Хотя, спешно покидая поезд, мы и не условились о встрече, в глубине души я ждала от него весточки, — после нашего вынужденного, но искреннего сближения; тем более что от Мызы Скворцов до Хоуорта рукой подать.

Однако он долго не давал о себе знать. И вот вчера к нам постучал нарочный и сообщил, что у него для меня письмо. Сердце моё забилось: Учитель Эже — мой возлюбленный maitre[24]!Увы! Я надела очки и различила гиммертонский штемпель; однако любое письмо было приятным разнообразием в нашей пресной жизни. Я вскрыла конверт.

Содержимое повергло меня в изумление. Со всей торжественностью, подкреплённой белоснежной тиснёной бумагой и восковыми печатями, хозяйка Мызы Скворцов просила «мисс Бронте и её сестру (то есть Эмили, поскольку Энн была в отъезде) посетить их скромное жилище». Приглашение было сделано по настоятельной просьбе миссис Эллен Дин, которая желала переговорить с обеими (именно обеими) сёстрами. Сама миссис Эрншо и мистер Локвуд, с которым мисс Бронте познакомилась в поезде, будут глубоко признательны обеим мисс Бронте, если те согласятся их навестить. Экипаж заедет в одиннадцать.

Разумеется, я готова была ехать хоть сию минуту. Разговор с миссис Дин мог пролить свет на некоторые вопросы, которые возникли у меня после чтения Хитклифовой рукописи и остались без ответа. К моему удивлению, Эмили охотно согласилась меня сопровождать. Экипаж прибыл, как и было обещано.

Как бы ни томилась я в своём заточении последние три месяца, жизнь шла своим чередом. В этом я с горечью убедилась, когда мистер Локвуд встретил нас в прихожей Мызы Скворцов. Мой попутчик явно преобразился в обществе статной женщины, коей он нас и представил. Мрачная напряжённость, подмеченная мною в поезде, испарилась, сменившись пышущим довольством, которое передалось мне через его дружеское пожатие и через ту радость, с которой он смотрел на меня, на миссис Эрншо и вообще на всё вокруг. По большей части он довольствовался тем, что смотрел, предоставив миссис Эрншо говорить.

Любезная хозяйка торопливо обратилась к нам в прихожей и с извинениями просила подняться к миссис Дин сразу, ещё до чаю, поскольку престарелая дама ждёт нас с нетерпением и мучить её было бы жестоко.

— Она сильно сдала за последние дни, — прошептала миссис Эрншо на лестнице. — Однако временами сознание у неё проясняется, и тогда она спрашивает о вас. Существует некий манускрипт, или письмо, — она сжала мою руку, — вы знаете, о чём я говорю, — Нелли в последнее время одержима мыслью кому-нибудь его передать и, похоже, выбрала вас. — Миссис Эрншо провела нас по широкому коридору к открытой двери. — Мы положили её в бывшей спальне моей матери. Здесь ей лучше всего. Она хотела поговорить с вами с глазу на глаз. Мы с Чарльзом подождём в соседней комнате.

Она провела нас в спальню, представила лежащей на постели сухонькой старушке и вышла. Мы остались с миссис Дин.

С первого взгляда я не поверила, что сознание ещё живёт в этом иссохшем теле, однако вскоре убедилась в своей ошибке — едва старая экономка нас увидела, глаза её ожили, выдавая живой и деятельный рассудок.

Она завладела моей рукой и на милый сельский манер принялась без всяких предисловий выспрашивать про мою семью, ища какую-нибудь связь с собой или со своими друзьями. На Эмили она не обращала внимания.

Наконец поток вопросов достиг цели; выяснилось, что наша экономка Табита в давние времена частенько сплетничала с миссис Дин. Я приготовилась подробно отвечать, как поживает Табби, когда старушка внезапно промолвила:

— Ладно, мисс! Я многое от вас узнала, и вы терпеливо отвечали на старушечьи расспросы. Постараюсь отплатить вам тем же. О чём бы вы хотели меня спросить?

Вопрос застал меня врасплох. Я открыла рот, да так ничего и не сказала. Миссис Дин решила меня подбодрить:

— Ну, мисс, у вас есть вопросы. Я же вижу, они вертятся у вас на языке. Последние четверть часа вы глядите на Хитклифово письмо, будто хотите его съесть!

Я принуждённо рассмеялась.

— Вы правы, миссис Дин. Я умираю от любопытства и жажду выслушать настоящее окончание истории.

Она вздрогнула и выпустила мою руку.

— Истории Хитклифа? Окончание? Настоящее окончание? — Для человека, который сам предложил задавать вопросы, она выглядела странно напуганной. Глаза её затуманились, пальцы теребили край покрывала. — Окончания нет… только кольца… как вьюнок… вокруг и вокруг…

Я попыталась вернуть её внимание к конкретным событиям.

— Но письмо, миссис Дин, письмо — что было после того, как вы его получили?