Поверь, я знал, что мне мерещится, и всячески гнал наваждение. К чему это привело, ты узнаешь из дальнейшего рассказа.
Мы занимались всю зиму; к апрелю Вельзевул почти свыкся с «женщиной». Ежедневно я гонял его кругами по полю, раз по двадцать проезжая в десяти футах от неё. Похоже, мне это давалось тяжелее чем ему; по крайней мере, он не показывал вида, что нервничает.
Однако я боялся объявить, что он исцелился. Я чувствовал его внутреннее сопротивление, которое в любую секунду могло разрядиться яростной вспышкой. Я решил испытать его: поехать прямо на фигуру и остановиться в полушаге от неё. Если он останется невозмутимым, я вознагражу его яблоком (он их очень любил), если нет, придётся лечить ушибы, а яблоки есть самому.
Помню, была оттепель; хотя кое-где в лесу и саду ещё лежал снег, верхушки холмов уже зеленели. Под ногами хлюпало, от ручьёв поднимался туман. Светило бледное солнце; на каждом высоком дереве пел скворец, пахло оттаявшей землёй. Нарядив столб, я вернулся в конюшню и верхом на Вельзевуле поехал на луг.
Ни я, ни Вельзевул не заметили в «женщине» ничего необычного; он спокойно шёл к ней. Она была даже менее одушевлённой, чем обыкновенно, просто торчала в ярком весеннем свете, ветерок колыхал её наряд — каменный столб в одежде, больше ничего.
В секунду всё переменилось. На моих глазах фигура ожила, повела бёдрами, так что затрепыхалась юбка, подняла руки и шагнула ко мне.
Конь подо мной вздыбился. Он ржал и, закусив удила, норовил ударить острыми копытами женщину или то, что там было.
Я что есть силы натянул поводья. Он артачился и вставал на дыбы, но всё-таки отступал. С трудом сохраняя равновесие, я пытался поводьями, коленями и пятками призвать к повиновению взбеленившегося коня. И всё это время я видел, как шевелится испугавшая нас обоих фигура.
Всё-таки я заставил Вельзевула попятиться, но он внезапно развернулся и одним махом перескочил через ограду в нескольких ярдах от машущего руками истукана.
Мне показалось, что прыжок тянулся целую вечность. Женщина словно притягивала мой взгляд; я против воли повернулся к ней в полёте, страшась увидеть… сам не знаю что.
А увидел испуганные глаза Джона, пригнувшегося за оградой в полушаге от моей «женщины». Он всё ещё держался за концы длинных палок, вставленных в рукава и юбку пугала так, что, шевеля их, можно было вызвать впечатление живой движущейся фигуры.
Я вылетел из седла и упал, не долетев до Джона нескольких ярдов, но по инерции перекувыркнулся через голову и рухнул прямо на него. Мы с размаху вмазались в стену. Я сам не заметил, когда вцепился ему в горло; только когда он захрипел, я понял, что должен сдержаться или буду отвечать за убийство. Я отпустил его горло, схватил за плечи и затряс так, что у него изо рта полетела слюна.
— Зачем? — выговорил я, обретая дар речи.
— Я пошутил, — промямлили он, задыхаясь. — Отпустите, мистер Хитклиф.
— Это не шутка, — сказал я. — Вы знали, как это опасно. Зачем? За что вы меня ненавидите?
— Я сказал вам, что пошутил. Я нашёл это ваше пугало и решил поразвлечься.
— Неправда! — Я снова его затряс. — Вы возненавидели меня с первого взгляда. Вы говорили, что боитесь, как бы я не навредил вашему хозяину, но я не сделал ему ничего дурного. Мало того, я всячески стараюсь ему помогать. А вы мне препятствуете. Зачем?
У него закатились глаза. Я понял, что перестарался, и ослабил хватку. Задыхаясь и кашляя, он поднёс дрожащие руки к горлу. Я помог ему распустить галстук.
— Ну, — сказал я, когда он отдышался, — объяснитесь.
Он обратил ко мне мокрые от слёз глаза, потом отвернулся. Он даже перекрестился.
— Довольно глупостей! — сказал я, теряя терпение. — Говорите правду.
Он сморгнул и выпалил:
— Если хотите знать правду, поглядите на себя в зеркало.
— Что? Что ещё за загадки? — Я снова схватил его за плечи и тут же выпустил, почувствовав, как он сжался. — Я не трону тебя, только скажи.
«Моя тёмная кожа, мои цыганские глаза, — подумал я. — За них меня всегда будут гнать».
— Я не могу сказать яснее, — проскулил он. — Я присягнул и не могу нарушить клятву.
— Какую клятву? — заорал я. — Тайны! Загадки! Какое отношение имеет клятва к моему лицу?
Явно страшась, что я вновь выйду из себя, он опять затрясся.
— В доме не всё так ладно, как может показаться, — сказал он. — И тут являетесь вы со своим зловещим лицом — зловещим для мистера Эдварда и для всех, кто от него зависит.
Тут я вспомнил, как мистер Эр говорил, что я похож на его покойного старшего брата, но не мог понять, что тут зловещего. Я совсем запутался. Джон встал и утёр рот тыльной стороной ладони.
— Если вы такой же дьявол и в душе, вас ничем не проймёшь, но если вы невиновны, послушайтесь дружеского совета — уходите отсюда, пока не погубили себя и всех нас.
С этими словами он пустился наутёк. Я не стал его преследовать, сел на ограду и задумался. Голова у меня шла кругом от коварных слуг, каменных женщин, ошалевших коней, пролитых чернил и крови — всё это окутывало меня враждебным маревом.
Не знаю, сколько я так просидел, но только когда я поднял глаза, то увидел рядом с собой Вельзевула — он мирно щипал первую весеннюю травку. Похоже, он вполне успокоился и, движимый привязанностью или привычкой, вернулся ко мне. Я протянул руку и погладил его нос. Он обнюхал меня и принялся чем-то хрустеть. Это оказалось яблоко — в полёте приготовленные для коня угощения вывалились у меня из кармана и рассыпались по земле. Случайный ветерок всколыхнул юбку на обелиске; Вельзевул вздрогнул, потом вернулся к еде.
Мужчина и конь, думал я, отличные образчики своей породы. И их доконала жалкая кучка тряпья. Мыслимо ли это терпеть? Я вскочил и решительно принялся срывать одежду с обелиска.
Вещь за вещью — юбку, кофту, пелерину, шляпку — я показывал Вельзевулу и тёр тканью его нос. Он фыркал, но терпел, занятый яблоками.
Показав ему всю эту одежду, я надел её поверх своей. Она не лезла на меня, и я её разорвал. Нитки подгнили от сырости, и швы расходились легко, больше мешала дрожь в руках.
Вельзевул серьёзно смотрел, как я надеваю вещь за вещью. Теперь всё его внимание было приковано ко мне. Я запел балладу, которая всегда его успокаивала: «Качает дева колыбель» — и так далее, чтобы он вспомнил — это я, его обожаемый хозяин, пусть и принявший враждебный облик.
Нарядившись, я перестал петь.
— Ну, — обратился я к лошади, — как ты теперь поступишь? Размозжишь мне голову копытами? Или, как разумное создание, позволишь на себя сесть? Ты не отвечаешь, придётся проверить.
Я поставил ногу в стремя и запрыгнул в седло, чуть не запутавшись в юбках.
Конь стоял кротко, как овечка.
Мы развернулись и поехали обратно в конюшню. Шляпу я снял, но драная юбка по-прежнему путалась у меня в ногах. Мне было плевать, что обо мне подумают. И хорошо, что так, поскольку во дворе я увидел мистера Эра; возможно, он встретил изрядно потрёпанного Джона и выведал от него или сам заключил, что произошло.
Он улыбнулся, увидев мой странный взгляд, но острить по этому поводу не стал.
— Никогда не поверил бы, что увижу на спине Вельзевула существо в женской одежде! — сказал он. — Я догадывался, что вы затеваете нечто подобное, но не знал, что зайдёте так далеко. Вы победили.
— Пока победил, — согласился я. — Возможно, мне предстоят другие сражения, но эта кампания завершена. — И, соскочив с лошади, я сорвал с себя мятое, распоротое по швам тряпьё и бросил в мусорную кучу.
Мистер Эр тепло пожал мне руку и поздравил меня.
— А это что, Хитклиф, — он указал на мои окровавленные лоб и плечи. — Превратности войны? — Он внимательно смотрел на меня, ожидая, наверно, что я расскажу о стычке с Джоном.
— Пустяки, — отмахнулся я. — Ударился о стену.
Я решил не давать Джону повода назвать меня доносчиком; мало того, я подозревал хозяина и слугу в сговоре, хотя цели этого союза не мог даже вообразить. Однако неразгаданные тайны заставляли меня быть осторожным. И что за белый силуэт, растворившийся в бурной зимней ночи? Маленькие следы, которые я нашёл на снегу, явно принадлежали не Джону.
