Однако Миха не присутствовал на службе вследствие жажды. Яаков Сфаради оказался один-одинешенек. Он испуганно озирался по сторонам, но видел повсюду лишь огромную опасность, которая ему грозила, по сути, лишь из-за внезапного призыва Грюнвальда-младшего из компании автогенной сварки в Хайфе на военные сборы…
— А теперь все идите домой, — опоясал резник дрожащие чресла, — и поститесь до завтрашнего утра как в день покаяния — Йом-Кипур… резник говорит… сказал…
Так говорил резник, и сильные руки схватили его за шею, и огорченные члены общины стали бить его ногами и руками, гоня вдоль улицы…
— Погодите, мучители Израиля, — вопил Яаков Сфаради, сын Шлезингера, — погодите, негодяи, вы увидите, что сделает с вами Господь! Увидите, что случится…
Но все это уже не помогало. Слепая ярость вытеснила всякое религиозное чувство у обитателей деревни. Они продолжали гнать резника вдоль улицы, пока сами не попадали от бессилия. И тогда отправились они по домам размеренным шагом, и жены встретили их радостною вестью — вода пошла.
Глава 13
Из города
Люди напились чуть ли не до опьянения, и тут их ждал еще один сюрприз — на этот раз из уст государственного деятеля. Дольникер прибыл с поля в панике, бегом и ошарашил жителей известием, что перед деревней посреди дороги валяется труп. Несколько человек пошли с политиком и с радостью удостоверились, что в неизвестном теле еще теплится жизнь. Двое сильных крестьян подняли неизвестного и притащили в деревню, к дому доктора по животным. Человек был кожа да кости, изможден до предела, одет в грязное рванье, и его красноватые глаза за косо нацепленными очками глядели безо всякого выражения. Он судорожно цеплялся за желтый портфель.
Дочь сапожника выбежала навстречу процессии и бросилась к несчастному, плача от счастья и ужаса, ибо ее возлюбленный вернулся к ней по доброй воле. В этот момент в глазах Зеева сверкнули искорки жизни, и он осмотрелся вокруг с немалой тревогой. Дольникер дружески похлопал секретаря по торчащим костям:
— Ну, вернулся, дружок?
Вопрос был, по сути, совершенно излишним, но вызвал странную реакцию. Зеев начал дрожать всем телом, заткнув уши двумя исхудавшими пальцами:
— Прекратите, ради Бога! Я больше не могу это слышать! Прекратите, Дольникер,
прекра
тите
!
Зеев стал барахтаться в руках людей, несших его, и чуть было не вырвался. Он никак не мог успокоиться. После того как его уложили на кровать в доме сапожника, он с жадностью выпил два кувшина воды. Ветеринар Герман Шпигель осмотрел больного и установил, что опасности для его жизни нет. Речь идет, сказал он, всего лишь о солнечном ударе, дополненном общей слабостью из-за крайней степени истощения.
Лишь через некоторое время стала известна история мучений секретаря.
Он поднимался в горы и спускался в долины, пересекал расщелины, взбирался на скалы, проходил иссушенные солнцем поля и леса ливанских дубов, и вот на третий день в его ушах стали эхом отзываться приглушенные звуки и туман начал застилать глаза. Секретарь полз дальше и на четвертый день своего бегства прибыл, наконец, к какому-то населенному пункту, где упал без чувств и больше ничего не помнил…
* * *
— Господин инженер, господин инженер, — задыхаясь, бежала Двора меж коров. Дольникер встал и поспешил ей навстречу:
— Я уже иду! Скажите-ка Зееву, сударыня, что я пригоню коров и сразу же зайду к нему.
— Вот именно не нужно, господин инженер, — задыхаясь, проговорила Двора, — его нельзя навещать…
— Почему, Боже мой! Молодой человек болен заразной болезнью?
— Нет, он не заразен, — ответила девушка, заламывая руки, — врач сказал, что все это от солнца и что он скоро выздоровеет. Но пока он бушует и кричит безо всякой причины: «Прекрати наконец, прекрати!»
— «Прекрати, Дольникер»?
— Да. Очень глупо. Он все время хочет, чтобы господин инженер прекратил говорить, хотя господин инженер ничего не может прекратить, потому что его вообще там нет. Вы понимаете?
— Нет!
— Не сердитесь на меня, господин инженер, я только говорю, что слышала. Бедный Зеев сидит, совершенно разбитый, в своей постели, глядит перед собой стеклянным взглядом и все время говорит…
Девушка достала из кармана юбки кусок бумаги и прочла дрожащим голосом:
«Наилучшие пожелания к Новому году, году процветания, труда и творчества, плодотворности и сплочения сил созидателям процветающей экономики пустыня расцветает преодолевая родовые муки развития нашего движения усиления сил трудящихся братство Израиля прием массовой репатриации и слияния с народом укоренения осуществление идеалов надежный мир» — и все такое прочее непонятное, ну как потоп словесный, так что я не успела всего записать. А потом он снова кричит: «Прекрати, Дольникер, ради Бога!» — и рыдает, и через несколько минут все начинается сначала…
Пораженный политик не знал, что сказать.
— Вот так, господин инженер, — закончила Двора свой отчет, — я не очень-то понимаю, о чем речь, но если есть хоть какая-то возможность, я очень прошу, чтобы господин инженер действительно прекратил, потому что Зеев так мучается, что на него тяжело смотреть…
* * *
Ветеринар велел закрыть Зеева в темной комнате и не отвлекать его, пока ему слышится, как господин инженер выступает. И действительно, через неделю все поздравления с Новым годом стали выветриваться из головы секретаря и возвращались лишь в последние знойные дни конца осени. Крестьяне уже привыкли к тому, что опекун вернулся, и делились впечатлениями по поводу последних событий.
Жители деревни обратили внимание на странное явление — деньги «Тнувы» постепенно исчезали из оборота и оставались лишь внутренние. Объяснение этого явления всплыло, когда Цемах Гурвиц вернулся из Хайфы, привезя с собой огромный груз конторского оборудования. Приобретения были сделаны по особому списку, составленному по рекомендациям инженера на заседании Временного совета, проходившего под открытым небом в присутствии коров. Сапожник привез даже вещь, вызвавшую весьма сильное раздражение жителей, — он выгрузил из машины сверкающий велосипед и поставил его перед своей мастерской, дабы мозолить людям глаза. Гурвиц, разумеется, не мог ездить на велосипеде из-за своей хромоты. Однако, не будучи реальным средством передвижения, велосипед весьма подымал дух сапожника, когда тот приходил на заседания совета, ведя в руках сверкающее транспортное средство.
Многие интересовались, каким образом смог простой сапожник приобрести такого железного осла, но все это были лишь слухи, которые всегда распускают вокруг каждого человека, задействованного на службе обществу.
Шкафчик для папок и два стола сапожник тоже привез из города и поставил на песок, меж четырех одиноких столбов здания конторы. Вокруг было расставлено остальное дорогостоящее оборудование. Народ толпился вокруг выставки целыми днями, с удивлением бродя меж экспонатами и рассматривая странные кресла, поднимающиеся и опускающиеся на оси вращения. Особенно их удивляла резиновая подушечка, которую нужно надувать ртом, чтобы на ней сидеть. На столе и в ящиках в поразительном порядке были разложены госпожой Хасидов большие папки, карандаши, пишущие с одной стороны синим, а с другой — красным, письменный прибор с прозрачной ручкой, линейка, резинка (!), плетеная корзинка для мусора, нож без лезвия, флакончик с клеем — белый, красивый, кусочки красной губки в мисочке (?), маленькие весы для взвешивания писем (?), чудесная машинка, умеющая делать дырочки в бумаге, и наконец, печать с подушечкой, и заточка для карандашей, и коробка позолоченных кнопок, и счеты с нанизанными камешками, и настольный колокольчик, чтобы звонить, и еще…
Члены Временного совета с огромным удовлетворением разглядывали все эти достижения современной конторской техники и даже иногда инстинктивно усаживались за письменный стол, пытаясь придать лицу интеллигентное выражение. Единственная мысль, омрачавшая их, была: а что же делать со всеми этими сверкающими штуками? Этот вопрос был поставлен на рассмотрение в рамках инструктажа, данного инженером.
