Оглушенный всеми этими новостями, Князев пошел в коридор покурить и перечитал письмо. Жена, теща… Трудно было представить тщедушного Матусевича в роли мужа и зятя. И почему – Лариса? В поле Володя ждал писем от Нонны, и помнится, была эта Нонна студенткой пединститута. Авральная какая-то женитьба…

А месторождение, дорогой Володя, уже названо и довольно прозаично – «Болотное». Период громких названий у нашей экспедиции позади. На поверку все эти «Аэлиты», «Дьявольские», «Изумрудные» и «Лазурные» оказались пшиком. Лучше уж – «Болотное»…

Князев перечитывал письмо и щурился от сигаретного дымка. Ну Матусевич, ну Володька. Что для него подъемные, проездные и прочие меркантильные понятия! Хочу и буду… К Володькиному счастью, есть на камеральный период вакансия техника, на первое время хватит с него. А как с квартирой? Жить-то он с молодой женой где собирается? В доме заезжих? В экспедиционном общежитии, где по шесть коек в комнате? На частной?

И Князев пошел к Арсентьеву. Едва он ступил на порог кабинета, оба коротко и остро взглянули друг на друга и тут. же укрылись за холодной вежливостью.

– Присаживайтесь. Слушаю вас.

Князев прошел к приставному столу, чуть помедлил, держась за спинку стула, и сел. По его мимолетному замешательству Арсентьев тотчас угадал, что пришел он не с требованием, не с жалобой, не согласовывать что-то и уж, конечно, не каяться. Значит, просьба. И Арсентьев настроился на просьбу, тут же смоделировав свое поведение и на случай, если придется разрешить, и на случай отказа.

Князев рассказал о письме Матусевича, о его горячем желании приехать и заключил:

– Думаю, что он будет здесь полезен.

– Каждый лишний человек на камералке – балласт – сказал Арсентьев и тут же спохватился: – Это тот самый ваш студент, что открыл Болотное?

– Тот самый.

– Начальник вашего партизанского отряда?

– Да.

– Ага, – обрадовался Арсентьев, – значит, вы все-таки не отрицаете, что такой отряд был?

– Не отрицаю, – ответил Князев, глядя на Арсентьева. – Был такой отряд.

Откровенность его сперва обескуражила Арсентьева, потом разозлила. Он поджал губы и строго сказал:

– Раз не отрицаете, значит, извольте представить мне объяснительную по этому поводу.

– Зачем?

– Вы не знаете, зачем нужны объяснительные?

– Если на предмет взыскания, то я уже свое вроде бы получил.

– Мало вы получили, мало! Легким испугом отделались. Впрочем, я думаю, еще не отделались. Вопрос о вашем авантюризме пока еще не закрыт.

– Не будь моего, как вы говорите, авантюризма, не было бы Болотного.

– Было бы годом позже, только и всего.

– Ого! Целый год! Никель – стратегическое сырье.

– Не надо, – поморщился Арсентьев. – Двигали вами не государственные интересы, а собственное честолюбие.

«А вы мне палки в колеса совали в государственных интересах?» – хотел спросить Князев, но сдержался. Он все-таки с просьбой пришел, и надо было перетерпеть. После паузы, которую Арсентьев мог посчитать и как признание им, Князевым, своей вины, он спросил:

– Как же все-таки насчет Матусевича? Подпишете ему вызов?

– Подпишу. Очень он здесь будет кстати.

Похоже, что Николай Васильевич действительно не собирался закрывать «дело о партизанщине».

С утра Фира Семеновна никого к Арсентьеву не пускала, оберегала его от телефонных звонков, а если кто-то очень уж настаивал, говорила: «У Николая Васильевича Людвиг Арнольдович».

Так оно, в действительности и было. И. о. главного геолога докладывал начальнику экспедиции об итогах работ геологической службы и о перспективах. Приставной стол был завален картами и схемами. Разговор велся с глазу на глаз, без лишних ушей и языков, и если бы камеральщики знали, что решалось за обитой черным дерматином дверью, они ходили бы на цыпочках и разговаривали шепотом.

Речь шла о характере и направлении работ на ближайшие несколько лет. В скором времени Арсентьев и Нургис должны были докладывать об этом в управлении, и сегодняшний разговор при закрытых дверях был чем-то вроде генеральной репетиции.

Нургис считал, что будущее экспедиции в развертывании площадных маршрутных поисков, в проверке участков магнитных аномалий легкими буровыми работами. Арсентьев, наоборот, настаивал на том, чтобы маршрутные поиски сокращать, а вместо этого детально разбуривать уже известные рудопроявления. Предстояло выработать и огранить какое-то усредненное решение.

В поддержку своим доводам Нургис перечислил несколько перспективных находок за последний сезон, в том числе главную из них – рудопроявление Болотное. На Арсентьева упоминание о Болотном подействовало, как красная тряпка на быка.

– Я почти уверен, – сказал он, – что Болотное – это блеф. Пока там не будет пройден глубокий шурф или, еще лучше, пробурена скважина, я в него не поверю.

– Вы не верите в Болотное, считаете его блефом, и тем не менее санкционировали проведение там дальнейших работ…

– Именно потому, что не верю. И если все это окажется мыльным пузырем…

Арсентьев не договорил, но по выражению непреклонности на его лице было понятно, что Князеву в этом случае несдобровать.

– Боюсь, что вы не правы, – тактично возразил Нургис. – Князев хороший геолог, честный геолог, на очковтирательство он просто не способен. И потом мне непонятна ваша логика. Именно Князеву вы предложили прошлым летом должность главного геолога, не так ли? А теперь обвиняете его бог знает в чем.

Арсентьев похрустел пальцами и с неудовольствием сказал:

– Во-первых, не я ему предлагал, а Иннокентий Аполлинарьевич. Но в свое время и я относился к нему неплохо и действительно был не против, чтобы он возглавил геологическую службу. Но после этой истории с самодеятельными поисками, – тут Николай Васильевич форсировал звук, словно на трибуне, – я понял, что ему не только главным геологом – начальником отряда быть нельзя! Нельзя такому авантюристу доверять серьезное дело, доверять людей – я в этом убежден. Думаю, что в ближайшее время и вы в этом же убедитесь, и наше добренькое партбюро. Не я его назначал начальником партии, но чует мое сердце – снимать придется мне. – Арсентьев перевел дыхание и сказал нормальным голосом: – Довольно об этом. Продолжим наши дела.

Спорить с Арсентьевым было интересно: он сначала как будто соглашался, играл в поддавки, а потом обрушивал на оппонента каскад логически неоспоримых доказательств. Нургис понял эту тактику, начал осторожничать и с какой-то жертвенной обреченностью видел, понимал, как его медленно и неотвратимо теснят в угол, чтобы добить окончательно.

Короче говоря, Нургису ничего не оставалось, как согласиться с Арсентьевым: едва только подтвердится перспективность Болотного (если подтвердится), сделать его участком Курейской партии, а одну из поисковых партий ликвидировать. Необходимость такого шага была продиктована и экономическими, и техническими причинами. И было ясно, что коль скоро дойдет до ликвидации, то уж Арсентьев постарается, чтобы ликвидировали ГПП № 4.

Людвиг Арнольдович трезво оценил обстановку, понял, что плетью обуха не перешибешь, и решил для себя во что бы то ни стало сделать так, чтобы при любой пертурбации Князев не очень потерял в зарплате и как специалист.

Сидя над картой, Князев часто и с неудовольствием думал о том, что его геология – самая, пожалуй, приблизительная из наук. Дай одинаковый фактматериал двум разным геологам – и они построят разные карты, принципиально разные. Это как два художника, которые расположились со своими этюдниками рядом и пишут один и тот же пейзаж, но по-разному его видят. И дело не только в системе взглядов. Простейшую вещь – контакт двух горизонтальных пластов – и тот никогда не покажешь на карте так, как его провела природа. Что уж говорить о толщах, смятых и нарушенных сотнями крупных, мелких и мельчайших сбросов, сдвигов, надвигов и взбросов. Если бы слои земные перемещались в натуре так, как рисует их отважная рука геолога, – какие катаклизмы ежеминутно потрясали бы нашу планету!