Причин для наложения штрафов было множество: курение в комнате; употребление грубых слов; болтовня, если она мешает другим; дурное настроение; чихание и кашель; насвистыванье; старый анекдот и тому подобное – всего пятнадцать пунктов. Кроме того, существовала еще система налогов за услуги, где самым дорогим было приглашение к телефону сотрудников из других комнат: «однополый» разговор – пять копеек, «разнополый» – десять. Дело в том, что по давней, неизвестно кем утвержденной схеме двадцать первая имела на коммутаторе выход в город, а большинство остальных комнат этого выхода не имели.

Сотрудники отдела больше всего возмущались по поводу платы за телефон, но терпели: откажешься платить – оштрафуют за жадность и в другой раз не позовут.

Казна – банка из-под кофе с припаянной крышкой – была прикреплена металлическим хомутиком к тумбочке, на которой стоял телефон, однако мелочь бросали не в копилку, а в блюдце-монетницу: чтобы без обмана и чтоб можно было в случае необходимости взять сдачу. Рядом на стене висело «Уложение о штрафах и налогах», которое заканчивалось странным изречением: «С миру по нитке – голому петля». В конце дня казначей опускал деньги из монетницы в прорезь копилки. Время от времени копилка вскрывалась и устраивалось чаепитие, на которое приглашались гости из других комнат – чтоб не так обидно было.

Заблоцкий взял лежавшую подле аппарата трубку.

– Я слушаю.

– Аллоу, Алексей, это Коньков. Я тебе там шлифы принес, видел? Места, которые надо сфотографировать, я пометил. – Звучный баритон, усиленный микрофоном, звучал густо, как голос Левитана, и в нем не было ни просительной, ни извинительной интонации, одна лишь деловитость. – Меня интересует микроклин, пертитовые вростки и сопутствующая пылевидная минерализация. Там увидишь – решетка такая, а в ней…

– Я знаю, что такое пертитовые вростки, – перебил Заблоцкий. Он был раздосадован вдвойне, втройне: этот барин поленился задницу от стула оторвать, спуститься на другой этаж и еще разговаривает, как со школяром… – Будет время – сделаю. А чего это вы по телефону? Спустились бы, снизошли, так сказать, вот и поглядели бы вместе.

– Я звоню из треста, а это, как ты знаешь, довольно далеко. Кроме того, Зоя Ивановна меня так неласково встретила, что я теперь страшусь даже на вашем этаже появляться. И потом, Алексей, мною замечено, что обещание по телефону обязывает гораздо больше, чем, скажем, где-нибудь в коридоре. Обещание по телефону – это, дорогуша, почти равносильно обещанию с трибуны или письменному обязательству.

– Василий Петрович, когда все будет готово, я вам позвоню или дам телеграмму. Завтра или послезавтра. Скорее всего – второе.

– Второе – это девятнадцатое, а крайний срок представления материалов в сборник – восемнадцатое, то есть завтра.

– Ну, может, завтра к концу дня успею. Будьте здоровы.

Заблоцкий надавил штырек и представил себе, как Коньков осекается на полуслове, услышав частые гудки, как рассерженно бросает трубку в гнездо аппарата (в тресте повсюду красивые чешские «лягушки» из цветной пластмассы, не то что это черное допотопное устройство, трубкой которого можно забивать гвозди, а шнур вечно перекручен до узлов и петель). Он повертел в ладони трубку, раскрутил шнур и положил трубку на место. Кинул в монетницу пятак и, направляясь к двери, сказал:

– Грабители. Последнее отбираете.

– Поговори, поговори, – пообещал один из старших инженеров.

О Конькове он тут же забыл, вычеркнул его из памяти до послезавтра и переключился на текущее, на шлифы Зои Ивановны, а сам постепенно настраивался на тихий вечерний час, когда засядет за микроскоп. Такая настройка – он знал по прошлому – была необходима: помогала распределить силы, не выкладываться полностью на дела служебные, сэкономить что-нибудь и для себя.

После обеда он подошел к шефине.

– Зоя Ивановна, я хочу сегодня со столиком Федорова поработать. Можно?

Зоя Ивановна подумала самую малость и сказала с непривычной, не свойственной ей предупредительностью: – Да, Алексей Павлович, конечно… Где-то у меня тут ключ лежит.

Зоя Ивановна до половины вытянула ящик стола, заставленный коробочками со шлифами, и принялась шарить рукой в дальнем углу. Ключа там не оказалось. Зоя Ивановна открыла одну тумбу стола, потом другую, ящики обеих тумб тоже были заняты коробочками со шлифами, книгами, папками, а в самом низу лежали завернутые в газету туфли – не новые, но вполне приличные, чтобы носить на работе.

Ключ отыскался в коробочке со скрепками. Подавая его Заблоцкому, Зоя Ивановна сказала:

– Можете устраиваться за моим столом, – и добавила многозначительно: – Давно пора.

Это была милость. Зоя Ивановна не терпела, когда кто-то сидел за ее столом, пользовался ее осветителем, не говоря уж о микроскопе. Отходя от стола шефини, Заблоцкий поймал мимолетный косой взгляд Вали и понял, что Валин счет к нему все увеличивается.

Потом Заблоцкий спустился на первый этаж, в библиотеку. Это были владения Аллы Шуваловой – рослой, статной девицы с короткой стрижкой и ямочками на щеках. С Аллой можно было потрепаться, не боясь, что твои секреты и горести станут всеобщим достоянием, можно было стрельнуть хорошую сигарету. Алла была человеком неустроенным в личной жизни, ее уже несколько лет водил за нос некий Володя – бросать не бросал и жениться не женился, – и это обстоятельство, неустроенность эта вызывала у Заблоцкого сочувствие, ибо людей благополучных он недолюбливал. Вообще Алла стоила внимания во всех смыслах, Заблоцкий это понимал, но… Алла была чуть выше его и, как всякая женщина, выглядела рядом с ним крупнее, и потому мужское самолюбие не позволило бы Заблоцкому показаться с Аллой на людях. Предрассудок в эпоху феминизации, но так уж Заблоцкий считал.

Алла выдала ему петрографический справочник, за которым он и пришел, угостила «Столичными» со Знаком качества; они прошли в глубь помещения и уселись на подоконник вполоборота друг к другу.

– Как жись? – спросила Алла, дружелюбно оглядывая Заблоцкого удлиненными косметикой карими глазами. – Побледнел, осунулся… Перживашь?

– Ни в одном глазу, – ответил Заблоцкий и вдруг неожиданно для самого себя спросил: – Слушай, мать, а не поможешь ли ты мне комнату найти?

– Комнату? – Алла задумалась. – Комнату… Ты у какой-то бабуси живешь? Что, отказ? Девиц небось приводить начал?.. Погоди, дай сообразить. Комнату, комнату… И чтоб хозяйка не старше тридцати? – Она засмеялась, ловко стряхнула пепел в открытую форточку. – Алька, а хочешь, я тебя женю? Двухкомнатная секция, все удобства, телефон, и хозяйка оч-чень даже ничего, знойная брюнетка…

– Как-нибудь в другой раз. И потом – телефон, брунэтка – нет, это не для меня. Мне бы что попроще.

– Попроще, но с удобствами?

– Можно даже, чтоб удобства во дворе. Я не гордый.

– Ладно, Алька, я подумаю.

– Подумай, мать, подумай… А что у тебя? Как твой клиент?

– Я уже и не знаю, кто у кого в клиентах ходит… Как, как… Никак! На прошлой неделе были в кинематографе, завтра поход в филармонию. Так и живем.

– Напряженной духовной жизнью. Ну, молодцы, продолжайте в том же духе… Так ты подумаешь?

– Подумаю, Алька, подумаю. Беги, родной.

На втором этаже Заблоцкий увидел Василия Петровича Конькова, который, руки за спину, прогуливался неподалеку от их комнаты и кого-то ждал, судя по всему. Заблоцкий на ходу кивнул ему, мимолетно порадовавшись, что не поддался настырным его уговорам, а сам продолжал думать о предстоящих делах. Коньков его окликнул:

– О-у Алексей!.. Ты сверху, снизу? Харитона Трофимовича не встречал? Где он ходит… Кстати, у меня к тебе один разговор. Ты после работы домой?

– У меня сегодня продленный день, домой поздно пойду.

– Что так?

– Пора о карьере позаботиться.

– Ого, слышу голос не мальчика, но мужа… Что ж, удачи!

Коньков одобрительно кивнул, сделал ручкой и удалился. «Не Харитона, а меня он ждал, – осенило Заблоцкого. – А что ему еще надо?»