Однако на самом деле радуга только вносит путаницу. В нашей сетчатке есть светочувствительные нейроны (колбочки) трех типов. Колбочки каждого типа – S, M и L – восприимчивы к определенному диапазону длин волн и лучше всего возбуждаются световыми лучами, относящимися к соответствующей области спектра. Сами эти обозначения – S, M и L – указывают на чувствительность нейронов к свету с короткими (short), средними (medium) и длинными (long) волнами. Эти колбочки (вместе с палочками, которые позволяют нам видеть при слабом освещении, например ночью) являют собой фундамент нашего зрения: все наше зрительное восприятие строится на основе информации, получаемой от них. И если бы суть цветового зрения заключалась в одном лишь различении длин волн, нам было бы достаточно колбочек всего двух типов вместо трех. Когда одна колбочка чувствительнее к коротким волнам (в широких пределах значений), а вторая – к длинным, то из разницы в их степени возбуждения всегда можно вывести длину волны. Даже дальтоники воспринимают разные длины волн как разные оттенки (правда, для них цвет радуги меняется от синего к желтому через серый. Этот феномен мы подробно рассмотрим позднее).

Но у животных цветовое зрение возникло, чтобы видеть не фотоны, а предметы реального мира, которые обычно отражают свет одновременно всех возможных длин волн. От предмета к предмету варьирует только то, сколько отражается света с той или иной длиной волны. Количество света с каждой длиной волны, которое получает наш глаз от какого-либо предмета, называется спектром отражения данного предмета. Представьте себе, скажем, что в пределах спектра от 400 до 700 нм количество света на каждом отрезке длиной в один нанометр может меняться независимо от остальных отрезков и иметь десять разных значений. Итак, на первом таком отрезке спектра, начинающемся с отметки 400 нм, количество света может иметь десять различных значений, и каждому из них может соответствовать любое из десяти различных значений количества света на следующем нанометровом отрезке, начинающемся с отметки 401. Это дает нам 10² = 100 возможных вариантов воспринимаемого света, относящегося только к этим двум отрезкам спектра. А когда таких отрезков триста, это даст нам 10³⁰⁰ различных спектров отражения. Иначе говоря, наш глаз теоретически мог бы различить 10³⁰⁰ различных типов поверхности, каждый со своим спектром отражения. Это число очень близко к бесконечности.

К счастью, обладающие цветовым зрением животные не утруждают себя тем, чтобы различать все теоретически возможные типы поверхностей. Вместо этого они анализируют всего несколько участков спектра: те из них, которые позволяют различать поверхности, важные для выживания. Наши глаза – никудышные спектрометры: вместо трехсот видов светочувствительных колбочек (по одному на каждый нанометр) у нас их всего три, и они “берут пробы” только из трех различных участков волнового спектра. Однако, сопоставляя реакцию колбочек трех этих типов друг с другом, мы способны замечать разницу между теми поверхностями, которые жизненно для нас важны. Вследствие того, что мы обходимся всего тремя разновидностями колбочек, существуют предметы, которые имеют различные спектры отражения, но кажутся нам идентичными по цвету. Подобно тому, как вы, в отличие от своего приятеля-дальтоника, способны отличить красные носки от зеленых, птица с четырьмя типами колбочек видит различные цвета там, где человек видит всего один. Как будет показано в этой главе, световосприимчивость наших колбочек идеально подходит для того, чтобы замечать разнообразные спектральные сдвиги, происходящие с нашей кожей в ответ на изменения в физиологии кровообращения.

В настоящий момент я занят тем, что осматриваю свою гостиную. Призываю вас последовать моему примеру и оглядеть собственную комнату. Какого цвета предметы вокруг? Мой диван, например, темно-кирпичный, стены – белые, “рабочий стол” компьютера – голубой, а клюв игрушечного утенка – оранжевый. У книжных обложек самые разнообразные оттенки. Я могу назвать любой из них без затруднений, как и моя трехлетняя дочь. Не сомневаюсь, что и вам не составит труда перечислить цвета всех окружающих предметов.

Ну а теперь, будьте добры, скажите, какого цвета ваша кожа. Странная особенность: для обозначения цвета собственной кожи нам трудно подобрать подходящие слова – а ведь с какой легкостью мы можем назвать цвет всего, что есть вокруг! С теми, кто отличается от вас по цвету, проще: они “белые”, “розовые”, “коричневые”, “черные” и так далее. Гораздо труднее подыскать нужное слово для себя (или для наиболее типичных представителей своей нации, чья кожа на протяжении эволюционной истории была того же цвета, что и ваша). Европеоиды могут сказать, что их кожа имеет персиковый оттенок, но вынуждены будут признать, что этот эпитет не вполне удачен. Бежевый тоже не годится. Розовый? Нет, и не розовый. В английском языке попросту нет подходящего слова. Читатели, имеющие африканское происхождение, возможно, назовут цвет своей кожи коричневым или шоколадным, но и это неточно. В истории культуры телесный цвет определялся преобладающей расой. Например, в наборах карандашей фирмы “Крэйола” раньше был “телесный” карандаш. Впоследствии его политкорректно переименовали в “персиковый”.

Отсутствие подходящего слова для цвета собственного тела не является чертой исключительно английского языка. Похоже, с этой проблемой сталкиваются все. Данные, накопленные за последние пятьдесят лет, говорят о том, что все люди видят одни и те же цвета и что во всем мире языки упорядочивают цветовое пространство одним и тем же способом. Это может показаться очевидным, однако в 60-х годах XX века, когда антропологи Брент Берлин и Пол Кей впервые выдвинули и обосновали данную мысль, академическое сообщество ее отвергло. Одним из важнейших открытий и Берлина и Кея стал, в частности, тот факт, что все человеческие языки выделяют максимум одиннадцать четко различающихся цветов: белый, серый, черный, синий, зеленый, желтый, оранжевый, красный, коричневый, розовый и фиолетовый. В большинстве языков имеются и другие, дополнительные обозначения оттенков, однако каждый понимает и употребляет их по-своему, и для значительной части населения их смысл зачастую неясен. Например, большинство англоговорящих людей знает перечисленные одиннадцать цветов, но, весьма вероятно, затруднится сказать, что представляют собой цвета циан (cyan), мов (mauve) или шартрез (chartreuse).

Какое отношение одиннадцать базовых цветов имеют к нашей дискуссии? Ни один из них толком не применим для описания человеческой кожи. Более того, исследователь зрения Роберт Бойнтон показал, что цвета, называемые телесными, относятся к числу наиболее далеких от одиннадцати базовых. Иными словами, большинство существующих в мире оттенков можно отнести к какой-либо из этих одиннадцати категорий, пусть иногда с небольшой натяжкой. Однако именование оттенков нашей кожи требует куда большей натяжки. У людей нет единого мнения насчет того, какой термин здесь лучше применить. Например, из восемнадцати опрошенных Бойнтоном респондентов, которых попросили дать название самой неудобной для классификации разновидности “телесного” оттенка, пятеро ответили: “персиковый”, четверо – “желтоватый” (tan), трое – “коричневый”, трое – “лососевый”, двое – “оранжевый”, один – “розовый”. Отсюда видно, что цветовая гамма, характерная для человеческой кожи, пересекается со спектром оттенков, не имеющих адекватного наименования в языке.

Итак, для цвета собственной кожи довольно трудно подобрать название. Но это еще не все. Само восприятие этого цвета представляет собой нечто совершенно иное по сравнению с восприятием остальных цветов. Чтобы проиллюстрировать данную мысль, давайте проведем небольшой эксперимент: возьмите чье-нибудь фото (вроде того, что на рис. 2) и перечислите цвета, которые присутствуют на изображении. Боюсь, правда, что вы уже чувствуете, к чему я клоню, и потому не подходите на роль наивного испытуемого, так что лучше проведите этот тест на ком-либо из друзей.