Спиридонов замолчал, а Володя спросил:

— Уволить?

Щёлкнув зажигалкой, Спиридонов закурил и передвинул в сторону Володи пачку болгарских сигарет.

— Кури.

Володя словно бы не заметил их, не услышал Спиридонова. Тот резко выпустил дым изо рта.

— Здесь не детский сад, чтобы объяснять, что такое хорошо и что такое плохо. Здесь завод. И он давно не в слюнявчике. Я терпеть его больше не намерен. Всё! А уедет учиться — лучше и ему и нам.

Спиридонов снова улыбнулся, как будто произнёс самые ласковые слова. Улыбался он обольстительно, вслед за ним улыбались обычно все вокруг, особенно женщины, ни на что, впрочем, не рассчитывая — знали, что каждый вечер по дороге домой Спиридонов подъезжал на заводской машине к районной поликлинике за женой, работавшей там зубным врачом. Может быть, он и своими белыми зубами ослеплял всех оттого, что она за ними следила? Володя тут же упрекнул себя за эту мысль. Нечего ехидничать по адресу людей, живущих счастливо.

Спиридонов между тем протянул ему лист со строчками, аккуратно отстуканными на машинке.

— Я хочу, чтобы всё было по-человечески. Возьми-ка, подумай!

Володя был уже у дверей, когда Спиридонов снова остановил его.

— Кстати, ему я уже сказал, что дадим хорошую бумагу. Он ведь твой друг?

И опять откинулся на красную спинку. Зашуршал телефон, он крутнулся к этому шуршанью вместе с креслом, а Володя вышел из кабинета.

Олег Бахтеев действительно был его другом. Вместе гоняли футбольный мяч на улице, вместе чинили его, когда нитки старой покрышки трескались и она расползалась по швам на облупленные доли. Грузовиков по улице пылило всё больше, на окраине начали строить завод электрооборудования для подъёмных кранов, для лифтов, для троллейбусов. Мальчишки заволновались. Сидели как-то в сквере на скамейке, долизывали мороженое, и Олег спросил:

— Пойдёшь на завод?

— А ты? — уставился на него Володя.

— Я уже давно решил.

Володя удивился, даже обиделся:

— А молчал!

Олег не стал оправдываться, переспросил:

— Пойдёшь?

— Ещё бы! Раз ты…

Не успели мальчишки вырасти, завод задымил, протянул к себе железнодорожную ветку — его моторы отправляли отсюда в разные города. Олег с Володей сели за столы электротехникума; новый корпус его зарозовел кирпичными стенами недалеко от завода. Правда, Олег и спорта не бросил, надел бутсы, тренировался на стадионе, играл за городскую команду. Всё ему удавалось. А Володя сидел на трибуне, болел, кричал, радовался за Олега. Приходил сюда с Люсей, единственной из школы девчонкой, с которой сохранилась дружба… Робко приглашал Люсю на стадион, не зная, что она приходит из-за Олега, хотя всегда говорил:

— Посмотрим, как Олежка будет давать финта!

Замуж Люся вышла за Олега. Как это у них случилось? Как-то незаметно для него, и сказать нечего, плечом пожать да и только… Он сидел на свадьбе и кричал «горько!». В новой квартире, полученной от завода. Выросли мальчики…

С Люсей виделся всё реже. Только сейчас понял, как любил её. Поздно! Ну а если б раньше, что толку, всё равно — Олег.

Стало вдруг заметно после этой свадьбы, что жизнь имеет способность не только обещать, но и превращаться в непоправимое прошлое. Только одно осталось от тех времён: когда в хмельные для Олега дни спросишь у Люси, как она это допускает, Люся втягивает голову в плечи, лицо её смешливо морщится, а глаза сверкают обманчиво весело, и она отвечает:

— А как с ним справишься? Даёт финта!

Сейчас, правда, она больше горбилась и прятала глаза. А раньше удивительно смотрела. Глаза её излучали радость, даже восторг, и легко и хорошо было жить Володе, вспоминая эти глаза, а ещё лучше, когда Люся шагала рядышком и звонко болтала, он даже не очень следил — о чём, не очень слушал, а только с изумлением замечал, что голос у неё полон такой же звонкой радости, как и глаза…

Блестеть они и сейчас блестели, но радость в них потухла.

И всё оттого, что Олег стал чаще «давать финта". Домой приходил нетрезвым, и в цех приходил, хоронился за станками, на это у него хватало сообразительности. Рабочие помнили, что Олежка — золотой человек и голова полна неожиданными мыслями и выдумками по части техники, а посему не выдавали его, верили, что образумится, возьмётся за ум. Вот и Спиридонов сказал: «Талантливый техник!» Этот словами не бросался.

Говорили, что Олега сбила с ног спортивная слава, спортивная братия. Может, так. А может, и не так. В футбол играло много ребят, а из команды за «систематическое нарушение спортивного режима» отчислили его одного. И случилось это год назад. А не помогло…

Володя остановился возле четырёхэтажного дома и, задрав голову, быстро отыскал их окна — слева, на третьем… Проходя мимо, не раз клялся, что свернёт на другую улицу, и всё же шёл этой, и снова клялся, что прибавит шагу и не вскинет глаз, и всё же замедлял походку и тихонько поднимал глаза…

В окнах был свет — значит, дома хозяева. И Володя свернул в подъезд.

— Кто там? — спросила из-за двери Люся каким-то не своим, осипшим голосом, когда он остановился на их лестничной площадке и надавил на кнопку звонка.

Он не стал отвечать — то ли оттого, что очень уж удивился её голосу, то ли оттого, что не хотел, чтобы Олег узнал его и не показался бы на глаза. Так бывало не раз. Люся сидела почти бессловесно, разве что приглашала посмотреть телевизор, и Володя тоже молчал, кашлял, прикидывая, где же спрятался изобретательный дружок, через полчаса ронял «Ну, ладно» и уходил.

— Кто там? — повторила Люся.

Он опять не ответил, и Люся открыла дверь. Какая- то она стала сухонькая. Губы её дрогнули в неуверенной улыбке.

— Володя? Ты чего же не отзываешься?

Он по обыкновению пожал плечом:

— Прости.

Из комнаты в прихожую вывалился Олег, улыбнулся во весь рот, придержался рукой за косяк, а потом протянул обе руки навстречу Володе:

— Ох, ты! Люсь! Смотри, кто пришёл! Володька! Люсь!

Он всё так же искренне улыбался, а Володя вздохнул: друг уже дал заметного «финта», и, наверное, они с Люсей выясняли что-то своё, вот Люся и осипла, и ещё волновалась, это по глазам было видно, но Олег про всё уже забыл и хлопал Володю по плечу, радуясь и повторяя:

— Посмотри, кто пришёл! Это же мой самый л-л-лучший друг!

Как будто Володя прилетел из космоса и как будто Люся видела его впервые в жизни.

— Садись! — гостеприимно разводил руками Олег. — Люсь! Дай нам что-нибудь закусить. Повкусней.

На столе стояла начатая бутылка. Олег протянул к ней руку.

— Сейчас мы с тобой…

— Я пришёл поговорить, — перебил Володя.

Олег сел, не сразу опустив руку на колени, посидел, нагнув голову, а Люся, которая было пошла на кухню, прижалась спиной к косяку и смотрела, как фыркает муж сквозь добродушную ухмылку и крутит головой. Она знала, что Олег никак не соберётся с мыслями. В таком состоянии мысли у него обычно рассыпались, и он одновременно и улыбался этому, и морщил лоб.

— Уж так сразу поговорить! — удачно нашёл он нужные слова. — Так уж и сразу! Я ведь… Мы ведь с Люсей вот… уезжаем! В другой город… учиться… Друзья меня нынче провожали…

— И домой принёс, — вставила Люся.

— В другой город, — повторил Олег.

— Может, хоть там на меня перестанут пальцами показывать — вот она, бедняжка! — прибавила Люся к этому, а Олег расходился:

— На курсы! Гуд бай! Перестанут наставлять! Будем просто жить и совершенствоваться!

Люся сказала:

— Поклялся, что капли там не возьмёт…

— Первый раз? — спросил у неё Володя, верней, не спросил, а напомнил.

Люся вздохнула для решительности.

— Тогда уж… уйду от него. Так ему и сказала. И при тебе повторяю.

— Хватит! — крикнул Олег. — Хватит! Надоело же! Надоело! Проводи меня, Володька! И — ни слова!

Он дотянулся до бутылки и поискал глазами, во что налить. Люся оторвалась от косяка и поставила на стол рюмки из серванта.