Девятый закон: учитывать объективные условия. Ветер, жара или дождь, слишком мягкая или слишком жесткая дорожка — это факторы, не считаться с которыми нельзя. Хотел, скажем, лидировать всю дистанцию, но при сильном ветре это бессмысленно. В этих условиях лучше вести лишь на тех участках дистанции, где темп слишком низок, или же сразу идти в далекий отрыв.

И последнее — десятое: владеть всем набором тактических средств в комплексе. Для неудачи вполне достаточно упустить из виду хотя бы один пункт. Более искусные соперники постараются использовать твою оплошность.

Мне кажется, эти десять правил годятся не только для стайера, они носят более универсальный характер. Думаю, что и лыжник, и пловец, и велосипедист, и даже фехтовальщик или боксер смогли бы использовать эти правила как тактико-стратегическое оружие. А правила Лоу — это средство технико-тактическое, используемое стайерами в определенной соревнованческой ситуации.

— Давай попробуем с точки зрения этих десяти законов проанализировать какой-нибудь конкретный забег.

— Пожалуйста. Можно взять матч СССР — США 65-го года в Киеве. Этот матч я считал главным соревнованием своего последнего сезона. Прежде чем уйти с дорожки, я должен был выиграть у американцев, чтобы расквитаться за предыдущий матч и неудачу в Токио.

Олимпийский чемпион Роберт Шюль стартовал во второй день на 5 тысяч метров. Против него и очень сильного бегуна Рона Ларье бежали Кестутис Орентас и я. Перед нашим стартом командная борьба достигла наивысшего накала. Сборная СССР вырвалась вперед на одно очко. Но это преимущество потерять ничего не стоило, достаточно было бы хоть одного срыва в любом виде.

Тренеры предложили нам с Орентасом такой тактический план: американцы считают меня основным противником и потому должны оставить Орентаса без внимания, моя задача — сбивать темп, давая возможность Кестутису уйти как можно дальше. Против такого плана я не возражал: мне важно было выиграть у Шюля, а не у Орентаса.

Но план осуществить не удалось. Как видно, он натолкнулся на сходный план американцев. Потому что попытки Орентаса оторваться все время разбивались о точно такие же попытки Ларье. Пришлось мне караулить не только Шюля, но и второго соперника. Ларье вцепился в Орентаса, а я — в Ларье. Так мы и шли компактной группой три километра в довольно высоком темпе. Что делать? Видимо, все решится на финише. Рывок, думал я, надо будет делать из-за спины обоих американцев метров за 230 до финиша, чтобы первым выйти на бровку у поворота и протащить американцев по виражу на второй дорожке. Что требуется для этого? Чтобы за 250 метров вел Орентас, а американцы приготовились к броску из-за его спины. Еще нужно, чтобы они не опасались меня, чтобы они думали, будто я вымотан и не способен уже на резкое ускорение.

Предпринимаю несколько ложных рывков на дистанции. Осторожно ускоряюсь, выхожу вперед. Меня, естественно, легко догоняют. Еще такой же рывок, потом еще. Делаю вид, что я сломлен, и покорно занимаю место в хвосте. Вся четверка пошла последний круг — Орентас, Ларье, Шюль и я. Идем предпоследнюю прямую. Шюль что-то кричит своему товарищу. Ждать больше нельзя. Чуть раньше, чем намечал, рванул я вперед, Сразу на максимальной скорости. Отбросил Шюля, Ларье, Орентаса. Кестутис сообразил и сразу закрыл за мной вторую дорожку. Американцы чуть замешкались, но тоже включили максимальную скорость и бросились вдогонку. Шюлю пришлось по второй дорожке обходить Ларье, потом по третьей — Орентаса. Он понял, что допустил промашку, слишком рано сбросив меня со счетов. Еще одна промашка была в том, что он легкомысленно занял позицию для атаки не за спиной Орентаса, а за Ларье. Теперь же второй американец явно мешал первому.

Но Шюль доказал, что он не зря называется олимпийским чемпионом. В то лето он был в отличной форме, этот длинноногий Боб Шюль. И на него работал возраст — 27 лет. А мне, слава богу, полных 35. Метров за 60 до финиша Шюль все-таки догнал меня и даже вышел вперед. Что я подумал в тот момент? Точно помню, что подумал: «Не может быть, чтоб лапти воду пропускали», — есть такая дурная присказка. Вот так я подумал. И еще мелькнула мысль: «Ты, старый, битый волк, обманул всех, а теперь держись! Отдай все, но выиграй! Выиграй свой последний бой!» Уперся я изо всех сил. Прибавил. И Шюль прибавил.

Снова прибавил, хотя знаю, что нечем уже прибавлять. Но и он прибавил. Уже не соображал я, глаза закрыл, но прибавлял и прибавлял. А у самой ленточки еще чуть-чуть успел дернуться. Миллиметры выиграл я у американца. Немного он не дотянулся до меня.

После финиша, едва я очухался, зовут к телефону. Жена из Москвы звонит. Поздравляет, и слышу, говорить не может — рыдает. Видела она этот забег по телевизору, жалела меня очень.

Но настроение у меня было отличным. Я прощался со спортом с легкой душой. Все, что намечал на последнее лето, выполнил. Да и матч мы выиграли, причем впервые опередили американцев мужской командой.

— Еще в самом начале своей карьеры ты с большим сочувствием относился к известным спортсменам, которым пришло время прощаться. Теперь наступил твой час. Как ты его пережил?

— С большим удивлением я обнаружил, что со стороны это расставание выглядит гораздо более драматичным. Я не плакал по ночам, не рвал на себе волосы. Неприлично сказать, но я испытывал даже некоторое облегчение. Должно быть, постоянная необходимость держать себя в напряжении, снова и снова заряжать себя на острую борьбу стала уже тяготить меня. За все долгие годы моей спортивной жизни не упомню случая, чтобы мне не хотелось бежать: тренироваться или выступать — все равно. Разве что в 63-м году был короткий период апатии. А обычно я всегда просыпался с радостным чувством: сегодня бег. Однако после последних стартов 65-го года желание бегать испарилось. Я просыпался утром и думал: как хорошо, что сегодня не нужно бежать.

— Ты счастливый человек. Необходимость у тебя всегда совпадала с желаниями. А может быть, наоборот — желания с необходимостью?

— Наверное, это одно и то же. Но время ухода из спорта было выбрано действительно очень удачно. Не мучили мысли о том, что что-то не успел сделать, что из-за роковой ошибки несчастливо сложилась судьба. Совесть была спокойна. И в то же время чисто физически я уже не испытывал потребности в привычных тренировках, в борьбе. У меня не было сытого самодовольства, я понимал, что по разным причинам не достиг многого, чего мог достигнуть, однако вместе с тем оставалось спокойное сознание, что главное сделано — я был олимпийским чемпионом, рекордсменом мира, одержал немало важных побед, многим стадионам мира дал послушать гимн моей Родины, друзьям и незнакомым людям (да и себе самому) я принес больше радости, чем огорчений. Что еще человеку нужно?

— И никогда у тебя больше не возникало желания соревноваться?

— Смотря в чем соревноваться. Ты же знаешь, я и сейчас все время состязаюсь — то в подтягивании, то в беге, то в прыжках, в чем придется. Но это уже другие состязания, борьба, похожая на спор, а не на спорт.

Но один раз было жгучее, неудержимое желание выйти на старт. В 66-м, через год после моего ухода, в Одессе проходил Мемориал Знаменских. Наши бегуны до обидного бездарно проиграли все три главных приза. Особенно переживал я, сидя на трибуне, оба забега на стайерских дистанциях. Бельгиец Гастон Рулантс и японец Кейсуки Саваки очень легко, словно играючи, опередили наших ребят. И того и другого я обыгрывал не раз, особенно спокойно побеждал японца, которого, честно сказать, считал вполне заурядным бегуном. Вот в этот день мне страшно хотелось на дорожку и казалось, что еще хотя бы годик следовало побегать. Но это только так казалось. Вовремя я ушел.

— Когда, по-твоему, надо уходить?

— Сейчас я точно знаю ответ на этот вопрос: тогда, когда пропадает желание выступать в соревнованиях. Проверь себя: если апатия носит не временный характер, если она устойчива, уходи без колебаний — ни ты спорту, ни он тебе дать ничего уже не сможет. Нет свежести, нет вспышки — ты не спортсмен, вешай шиповки на гвоздик.