Опять основным противником был Зимны. Я продумал свою неудачу на «Юманите» и понял, что зря финишировал так рано. В Париже могло хватить для победы и 300-метрового спурта.

Кросс «Правды» проводился на Московском ипподроме. Нам предстояло четырежды пройти двухкилометровый круг, на котором было установлено четыре препятствия. Последнее обстоятельство несколько смущало меня, так как было известно, что Зимны имеет опыт стипль-чейза. Погода оказалась удачной и, главное, безветренной.

Как я и предполагал, вести пришлось мне почти от начала дистанции и до конца. Несмотря на довольно высокий темп, Зимны вплотную держался за мной. За 400 метров я включил высшую скорость. Поляк не отставал. К последнему препятствию (а оно было расположено метрах в двухстах от финиша) скорость достигла максимума. Мне показалось, что если сумею удержать ее, то победу обеспечу. Но, преодолев препятствие, я был потрясен, увидев чуть впереди себя белую майку Зимны. Поляк очень легко перемахнул через барьер и сразу оказался впереди. Никогда не было у меня финиша тяжелее, чем этот. Я бежал, словно в беспамятстве, уговаривая себя: «Еще! Прибавь еще! Еще чуть-чуть!» И все прибавлял и прибавлял, хотя уже было нечем прибавлять. Сил не осталось совершенно.

Вероятно, такое же происходило и с Зимны.

Я выиграл у него полтора метра. Это был самый тяжелый забег в моей жизни.

Два часа я ничего не слышал. Оглох. Вокруг была полная тишина, лишь в голове шумело. Слегка подташнивало. Состояние, как при желудочном отравлении.

Все-таки я поехал на банкет в гостиницу «Ленинградская». Там что-то ел, с кем-то разговаривал. С удивлением увидел, что Зимны танцует твист. Тогда твист был еще в новинку. А у меня заложило уши, как после долгого и тяжелого полета. Потом Зимны пел. Но пел он в последний раз.

И его сломал этот бег. Сгоряча плясал Зимны. Еще не понял, что все мечты и планы, которые у него были, остались на финише Московского ипподрома.

Но мне от этого было не легче. На следующий день я не смог даже закончить зарядку. Чувствовал, что задыхаюсь. Три дня помирал на легоньких утренних пробежках. На четвертый поехали мы с Владимиром Дмитриевичем Казанцевым в Баковку. Там был у меня в лесу отмеряй круг, который я обычно в начале сезона очень легко пробегал за час. Сказал Казанцеву, что чувствую себя неважно и пробегу за час десять. Вернулся весь в мыле через полтора часа. Ничего не болело, но во время бега чувствовал себя старым и немощным, задыхался.

Казанцев отвез меня в институт физкультуры. Первое же обследование обнаружило у меня перенапряжение сердечной мышцы. Выступать в соревнованиях нельзя, но легкий бег необходим для поддержки общего тонуса.

В те дни московские бегуны готовились в Рублевском лесу к Спартакиаде народов СССР. Я решил побегать с ними. На всякий случай на моих тренировках присутствовал врач сборной страны Григорий Петрович Воробьев. Он считал, что постепенно положение выправляется. Однако контрольную прикидку на 3 тысячи метров я провел неважно. Вместо 8.20 показал 8.53. Хотя бежал по отличной дорожке уютного и всегда пустынного стадиона на Мосфильмовской улице.

Пришлось сделать большой перерыв. Уехал я в Сибирь, в Ангарск к Алексею Даниловичу Кузьмину, тренеру Бориса Ефимова. Уехал подышать сосновым воздухом, побегать у Байкала.

Пока я тайгу мерил, прошла Спартакиада Москвы, которую выиграл Валя Самойлов. Мемориал Знаменских окончился неудачно — главные призы на всех трех дистанциях уехали за границу. Потом отлично выступили Юрий Тюрин и Леонид Иванов.

Тюрин выиграл «пятерку» на Спартакиаде народов СССР (13.48,6) и на матче СССР — США (13.50,0), а затем превосходно провел серию сентябрьских матчей. Сборная команда РСФСР в тот год отработала подряд три матча — в Москве, на стадионе «Динамо» с командами ГДР и Польши, потом в Париже против сборной Франции и в Волгограде против сборной Великобритании. Раз в неделю — матч. Это большая нагрузка, и не все могли выдержать. Тем более руководители сборной не позаботились о запасных, и большинству наших легкоатлетов пришлось выдержать все три трудных поединка, что оказалось нелегким делом, хотя бы из-за одних бесконечных переездов с места на место.

Юра победил в Москве, затем в течение двух недель подряд стартовал на двух дистанциях в Париже, причем оба раза был первым, одолев такого серьезного соперника, как Бернар. Эти два тяжелых старта его добили. В Волгограде Тюрин безнадежно проиграл англичанам. На «десятку» спешно заявили Леонида Иванова, хотя он житель Киргизии, а не РСФСР. Не очень это прилично. Но в России не нашлось в тот момент стайера, способного бороться с англичанами. Самойлов и Мущинкин заняли последние места на обеих дистанциях. Не спас и Иванов. Несмотря на его победу на «десятке», матч мы все равно проиграли. Бежал бы Коля Дутов или Виктор Казанцев — хоть пристойно выглядели бы. Совершив стратегическую ошибку (не надо было устраивать столь плотный график матчей, не имея резервов), руководители сборной РСФСР в панике пошли и на нарушение этических норм.

Заодно загоняли и Тюрина. Юра, правда, выступал еще не один год, но добиться прежних успехов так и не сумел. А по своим физическим данным, по складу характера и умению мыслить в ходе напряженной борьбы он обещал стать выдающимся стайером. Загубила Юру и бесконтрольная жадность, жаден он был до тренировок. Иван Тихонович Елфимов, его тренер, не сумел найти грань, переступать которую опасно. Помню, увидел я одну тренировку Тюрина и ахнул: он бежал 4 по 1500 в гору, да еще мешок с песком взвалил на себя, да еще в тяжеленных бутсах. «Юра, — говорю, — надорвешься. У тебя же маленький беговой стаж, километров мало. Сердце не выдержит и ноги тоже». Спешил он очень.

В тот год и Леонид Иванов прорезался. Спартакиаду народов выиграл, матчи с американцами и англичанами. Он в отличие от Тюрина еще пару лет неплохо выступал, особенно в 65-м. Но выдающимся мастером тоже не стал. Тут я вижу две причины. Первая — чрезмерная тренировочная нагрузка. Я, скажем, имея уже, многолетнюю беговую базу, не набирал более 6–6,5 тысячи километров в год. А у Иванова годовой километраж доходил до 9 тысяч, причем в горах — он сам из Фрунзе. Вторая роковая ошибка Иванова — карты. Просто психом он был на этой почве. Мог играть сутки напролет. Истощили карты Леню и физически, и морально. Отняли ту искру, которая необходима для победной вспышки на финише. А чрезмерная беговая нагрузка привела к тому, что у Лени опустился свод стопы. Так и кончился отличный стайер Иванов, так и не вышел в великие бегуны.

— Ты однажды говорил, что твой уход из спорта мог открыть дорогу молодым. Вот как раз подходящий случай. В 1963 году ты практически не выступал. Не мешал, значит, молодым занять свое место. Как они использовали отсутствие лидера?

— По-моему, неплохо. Я смотрел со стороны и радовался за Тюрина и Иванова. Мне казалось, что обоих ждет большое будущее. Но при подведении итогов года выяснилось, что стайерами недовольны. Так прямо и говорили: «В отсутствие Болотникова стайеры продемонстрировали наше отставание в этом виде легкой атлетики». Я не разделял такой точки зрения. Уверен, что при бережном отношении, при умном контроле Тюрин и Иванов вписали бы немало славных страниц в историю нашего спорта.

— Когда же ты пришел в себя после того бега на ипподроме?

— В сентябре уже выступал. Пробежал «пятерку» в итальянском городе Сиена. А перед этим выступал на двух дистанциях в Ялте. Когда пробежал «десятку» за 29.16,4, понял, что пришел в норму. Это был третий результат года в стране.

— Позволял ли он надеяться на успех в Токио? Ведь осень 1964 года — это Олимпиада в Токио.

— Дело давнее, можешь и не верить, но я твердо знал, что в Токио снова буду олимпийским чемпионом. Очень тщательно готовился, очень продуманно. Все подчинял этой цели и не сомневался в успехе. На Новый год даже выпил за свою победу в Токио.

— Вот так дела! Выпил! Это тоже входило в программу подготовки к Олимпиаде?