Запер… Ладно, оно все не так плохо, квартира как квартира, и все удобства на месте. Даже продукты притащил. И я теперь чувствую себя птичкой в золотой клетке. Но ведь на работе не знают, где я. И меня‑то тут толком не знают, моего отношения к дисциплине на работе. И после того неприятного разговора с губернатором можно легко вывод сделать: он тоже сделал по мне окончательный вывод. И наверняка уже передал выше или связался с начальником нашей орбитальной станции и нажаловался ему: прислали ее документы выверить, а она с пиратами спуталась. Да уж, противно, что и говорить. Репутация умножилась на ноль.

Ситуация была тупиковая. Криспин украл мой телефон. Даже окна он заблокировал, изуродовав что‑то в пультике, поднимающем и опускающем плотные металлические жалюзи на случай чрезвычайных ситуаций на планете. Оставалось только отсыпаться. Еда, которую он принес, была вкусной, но я боялась наброситься на нее от души — а кто знает, на сколько мне ее надо растянуть? В холодильнике ж не испортится.

Прошла пара дней, и, открыв глаза от странных звуков, я решила сначала. Что это продолжение кошмарного сна. Неужели это звуки стрельбы? На самом деле я никогда их и не слышала настоящие. А на дурацкие фильмы, которые обожали Кира и ее друзья, и не ходила даже в лицее. Что может быть интересного смотреть, как взрывают здания, звездолеты и целые планеты? Все это стоит денег, кому‑то принадлежит.

Я на минуту зажмурилась от боли внутри: я сейчас только что разрешила сформулироваться в своей голове той мысли, которые себе запрещала. Неужели война? Особенно удивляться, конечно, нечему: на этой планете сосредоточена половина запасов кристаллита Галактики. И не случайно все эти темные личности, вроде Вайпера и Киры, вьются тут. Темные? Крис пытался меня уверить, что они с Кирой агенты Службы галактической безопасности. Верить? На них похоже, если они ненамного изменились со времен лицея. Но тогда мы все были наивными подростками.

Звуки, доносившиеся с улицы, и правда были стрельбой. Причем беспорядочной и активной. А вот странно все же. Жалюзи считаются очень прочными, об этом мне с гордостью сказали сразу же после моего приезда сюда. И тут ими снабжены все здания. А вот со звукоизоляцией не очень. Ой! Так может, мне имело смысл покричать? Сунуть губы поближе к окну и кричать что есть сил? А вот что кричать? Как же я раньше не догадалась. А теперь поздно. Тех, кто кричит и стреляет на улице, не переору даже я. А свои способности я знаю: как‑то в грузе, который я проверяла на станции, оказались живые существа. И внешне они были похожи на огурцы. С мой палец, зелененькие, пупырчатые, аппетитненькие. Такие росли в оранжереях станции в огромном количестве и мне показалось непонятным, зачем их привезли сюда в качестве товара, да еще так издалека. И вот тут огурец на моем столе хрюкнул, встрепенулся, приподнялся на множестве непонятно откуда вылезших ножек и засеменил, мелко перебирая лапами… На мой визг прибежала вся охрана станции… А у меня три дня болело горло. Причем медик отказался дать мне смягчающую микстуру со странной формулировкой:

— У меня слишком много пациентов с воспаленными ушами.

Дом содрогнулся от сильнейшего удара, и я присела. А затем и просто села на пол в узком коридоре, рассудив разумно, что он расположен в глубине здания. И если что сюда и прилетит, то только вместе с проламывающейся крышей и стенами, и тогда думать о том, что хватаниями за голову я растрепала аккуратно уложенные на затылке волосы, будет бессмысленно.

И вот тут я заплакала. Самое страшно — это то, что не понятно, а что вообще там творится? Кто побеждает? И вообще, кто напал? Пираты? ну я им особо плохого не делала: я же выполняла свою работу, все честно. А вот если произошло то, чего не втайне боятся все, а о чем и принято говорить вслух: напала иная цивилизация.

То есть надо быть готовой, что сейчас сюда вползет, влезет нечто такое, что захочет позавтракать моими мозгами или отложить в меня своих личинок. Насколько я знаю, вроде таких в Галасоюзе и нет, но кто знает? Может, нашлись и как раз обиделись, что их в Галасоюз и не позвали… Не хочу об это и думать, лучше перед смертью вспомню приятное. Нежные пальцы Криса, скользящие по моей шее, перебирающие волосы. Его бугрящиеся мускулы в свете ночника…

Блокиратор двери сухо тренькнул, и дверь распахнулась.

— Крис?

— Беги. Прячься.

Дверь распахнута. В руке у него бластер, а сам Вайпер в непривычном для меня виде: черный боевой скафандр. Но даже беглого взгляда сквозь слезы достаточно, чтобы заметить: скафандр поврежден в нескольких местах. Шлем, похожий на капюшон, откинут назад, и бросается в глаза его бледность. И стекающая по щеке струйка крови.

— Ты ранен? — я же давала клятву Гиппократа, и оставить его в таком состоянии не имею права.

— Беги, Рина! — голос Вайпера хрипит. — Пить есть?

Опрометью хватаю на кухне чашку с водой, даю. Он в три глотка заглатывает самую обычную воду, встряхивает головой и снова повторяет:

— Пошла вон! Беги!

— Нет, — странно, но мне уже не страшно, когда дом встряхивает еще раз и меня невольно кидает в его объятия. Он рухнул на колени, но меня удержал.

Пнув дверь ногой так, чтобы она закрылась, пытаюсь его сначала поднять, а заме все же уложить. Он не сопротивляется. Затаскивать на кровать смысла нет: и не затащу, и грязный окровавленный скафандр мне там не нужен. И вот тут я в полнейшем тупике. Причем именно после встречи с Крисом я стала слишком часто вставать в тупики! Как снимать скафандр, я знаю. Знаю? Ну, зачет на третьем курсе сдавала. Но скафандр я видела только там и тогда, на третьем курсе Академии. Даже Кира с Крисом, стажерами вляпавшиеся в переделку на корабле, были в обычных комбинезонах… Или, похоже, эту модификацию придумали позже. Я училась на цивильного медика, и тот скафандр, который мы проходили, носят ремонтники орбитальных станций, аварийные группы торговых и пассажирских звездолетов.

Крис слегка морщится. Даже не морщится, а так, прищуривается одним глазом. Дергаю одну застежку, другую — бесполезно. Может, там что‑то и нарушилось — скафандр рассечен и на груди несколькими следами касательных выстрелов, один прорвал насквозь, и в рваной дырке видна черно — красная каша из опаленных краев обшивки, лохмотьев комбинезона и вздрагивающей студенистыми сгустками крови непосредственно плоти.

— Погоди, — бормочу, краснея от своего бессилия.

Вот уж не хотела никогда оказаться наедине с пациентом, да еще на коленках в коридоре чужой квартиры. Я ж тут без аптечки, и не знаю, где лежат запасные простыни.

— Рина, — он шепчет совсем уже тихо, и это мне не нравится. Не то, чтобы хотелось, чтоб он покричал. Но такой тон свидетельствует о страшном. И оказаться с ним с мертвым мне не хочется.

И вот тут я поднимаю глаза на дверь: она же захлопнулась опять. Причем я это сделала. А открывал то Криспин!

— Крис, дай мне карточку от двери, — прошу его, делая еще одну попытку расстегнуть наплечные крепления скафандра.

И тут он обвисает в моих руках со стоном. А дальше… Дальше ситуация сводится к заученному намертво алгоритму: запрокидываю ему голову назад, выгнув под шеей капюшон, и наклоняюсь к его губам, чтобы понять, а дышит ли он. Едва касаюсь его губ, как они вздрагивают и произносят какую‑то слишком книжную фрау:

— Я уже умер и получил награду за все грехи?

— Жив! — мне делается неожиданно радостно и легко.

— Куда ж я денусь, — слабая улыбка проскальзывает по его лицу и так и остается.

— Глотай, — заталкиваю ему в сухие и искусанные губы несколько капсул самого обыкновенного препарата, найденного в аптечке в ванной. От головной или от зубной боли поможет, но при таких ранениях, как у него… Хуже точно не сделает, может, немного и притупит ощущения.

Крис послушно забирает губами у меня с ладони капсулы, одну за другой — они большие, желтые, перекатываются на моей почему‑то подрагивающей руке, и он тянется к ним губами. Губы шершавые, горячие, и от их прикосновения у меня пробегает дрожь по спине и животу. Этими же губами он жадно прижимается к краю снова наполненной мною чашки и пьет, пьет.