Да и кроме зарплаты, гонораров есть определённые преимущества у корреспондента раскрученного, пусть и с явной желтизной, журнала — в этом наш герой вскоре убедился.
Вечером 18 января в редакцию вошёл длинноволосый, худощавый молодой человек в армейских ботинках. И с порога заявил, что он с Кубы, от Фиделя. Довольный произведённым эффектом, он пояснил, что прибыл в Каракас с личным поручением Фиделя Кастро доставить корреспондентов ведущих газет и журналов Венесуэлы в Гавану на процесс «Правосудие Свободы». Вылет на кубинском военном самолёте через час. Он проговорил это громко, таким «революционным» тоном, что сомнения были неуместны. Маркес бросился звонить Плинио…
…Новый, 1959 год Плинио и Соледад встречали в квартире у Габриеля и Мерседес. Под утро сидели на балконе, выходящем на площадь, и поднимали стаканы с неразведённым кубинским ромом за победу революции на Кубе. По площади и прилегающим улицам раскатывали, мигая фарами, гудя на разные лады клаксонами, автомобили, переполненные людьми с кубинскими флажками, в шарфах и платках цветов кубинского флага. Всюду обнимались и целовались. Соледад сказала, что такое впечатление, будто сборная Венесуэлы по футболу выиграла чемпионат мира. Плинио ликовал, восклицая, что произошедшее в Гаване — потрясающее, эпохальное событие: маленький партизанский отряд, в котором в какой-то момент оставалось лишь двенадцать человек, как апостолов, в конце концов победил, совершил революцию! Маркес спросил, помнит ли Плинио, как они сидели в Париже на бульваре Распай с кубинским поэтом Николасом Гильеном, который, получилось, был прав. Плинио, махая руками в ответ на приветствия с площади, кричал, что прав был на все сто. Возбуждённый Маркес задавался вопросом, что, может, действительно кончилось время диктаторов: Хуан Доминго Перон пал в 1955 году, Мануэль Одрия — в 1956-м, Густаво Рохас Пинилья — в 1957-м, затем Маркос Перес Хименес, и вот — кубинский сержант-генерал Батиста. С государственной казной в восемьсот миллионов долларов и пятьюдесятью чемоданами бриллиантов Батиста драпанул к собрату-диктатору Трухильо в Доминиканскую Республику, но и тому недолго осталось. Соледад говорила, что «все эти диктаторы — необразованные, тупые. Их ставили кукловоды — земляки-олигархи, а чаще воротилы из Штатов. И вот впервые выбор сделали сами люди, притом не рабочие, на которых ссылались в Восточной Европе, на эту пресловутую диктатуру пролетариата, не крестьяне, а студенты, которые всегда мыслят свежо, по-новому — вот что важно! Во главе революции в Гаване — молодой высокий симпатичный юрист с университетским дипломом!». Плинио восклицал, что многое бы отдал, чтобы оказаться на Кубе, где решается судьба Америки. Маркес сказал, что ему кажется, что в Гаване решается и их судьба.
В первые дни 1959 года СМИ трубили — перепечатывая статьи и фоторепортажи из американского журнала «Newsweek» и прочих — о массовых расстрелах в Гаване. По сообщению корреспондента Хью Томаса, во рву гаванской крепости Ла-Кабанья, где размещался революционный трибунал, были расстреляны сотни солдат и полицейских.
…И вот вечером 18 января Маркес позвонил и проорал в трубку, что в редакцию явился соратник Фиделя и они с Плинио срочно вылетают в Гавану!
Военный самолёт был старым, двухмоторным, дребезжащим, продуваемым сквозь щели, кашляющим, «провонявшим мочой» и в любое мгновение готовым заглохнуть. Журналисты, как водится, пили, шутили по поводу того, что останется от летательного аппарата, когда он грохнется об землю или уйдёт под воду, — летели над Карибским морем. «Маркес сидел бледно-зелёный, всё время полёта молчал, — вспоминал Мендоса. — И только прикладывался к бутылке рома. Я пытался его как-то отвлечь, но он, увидев, что за иллюминатором вдобавок ко всему сверкают молнии, вообще чуть не потерял от ужаса сознание. „Вот ты женишься, тогда узнаешь!..“ — твердил Габо, сжимая подлокотники кресла, но думал, как мне кажется, о ненаписанном, о незаконченном…»
— В любой стране Латинской Америки присутствует элемент абсурда, — рассказывал Маркес нам, гаванским студентам. — Без этого невозможно представить Колумбию, Венесуэлу, Уругвай, Чили, Боливию… Но я хорошо помню свои первые впечатления от Гаваны — там был, как показалось поначалу, абсурд в чистом, наивысшем проявлении, какой-то очистительный и гениальный абсурд! Нищие чёрные кварталы с дивными названиями — например, Эль Пало Кагао (Палка, измазанная дерьмом) или Йего э Пон (Приди и вставь) — там в любое время дня и ночи можно было найти проститутку на любой вкус всего за доллар. И район Мирамар с богатейшими виллами — зеркала, мрамор, цветы, бассейны, сверкающие на солнце лимузины… А яхт-клубы, а казино, а бордели, равным которым тогда не было, пожалуй, нигде в Центральной и Латинской Америке, тем более в ханжеских США, потому что там жёны, дети, церковь, библейские заповеди! А тут — никаких заповедей, никаких богов! В Гаване Штаты обустраивали собственный шикарный курорт, где можно было отрываться по полной программе! Нам рассказывали об оргиях, которые там устраивались с участием знаменитостей! По крайней мере треть женского населения работала на улице: мы разговаривали с проститутками, и они, да и все, считали древнейшую профессию достойной, даже уважаемой. Ну что с того, если жена и мать, наделённая от природы привлекательной внешностью, за которую мужчины готовы платить, при том, что муж сидит без работы, приводит мужчин? Да ничего. Муж берёт у жены выручку, подсчитывает и отправляется в ближайшую бодегу на углу пропустить с такими же, как он, у которых жёны зарабатывают, по стаканчику, выкурить сигару… А рестораны! «Эль Бохио» с хижинами под крышами из пальмовых листьев, с разноцветными гирляндами в зарослях! А кабаре «Тропикана», которое повсюду массированно рекламировалось! Там была юная солистка — Жар-птица! Вся в искрящихся, фосфоресцирующих павлиньих и страусовых перьях, она пела, танцевала на сцене и между столиками и вдруг, присев какому-нибудь миллионеру на колени, от чего тот готов был сойти с ума и купить весь ресторан, воспаряла в подсвеченные кроны деревьев, где сладкоголосо щебетали птицы и на ветвях сидели обнажённые умопомрачительные фурии-мулатки!.. Можно понять янки — им, конечно, было что терять на Кубе, когда пришёл Фидель!..
Латиноамериканских журналистов поселили в отеле «Ривьера» на гаванской набережной Малекон. Маркесу достался номер с видом на океан. Мини-бар был заполнен бутылками пива, колы, содовой, бутылочками рома, виски, водки, вина. Прежде Маркесу не доводилось пользоваться мини-баром. Поразило и то, что не надо было платить за напитки и угощения в барах и ресторанах — лишь расписаться в счёте. Плинио Мендоса не исключает, что именно в гаванской «Ривьере» Маркес «впервые стал осознавать, по-настоящему ощутил, что значат деньги и как хорошо на них можно жить».
Ровно двадцать лет спустя, в 1979-м, оказавшись на Кубе в качестве студента-стажёра Гаванского университета, автор этих строк интересовался первым приездом Маркеса и вообще всем, что связано с его именем. Страна, конечно, была уже другая, многие очевидцы революции или умерли, или эмигрировали. Но некоторые из кубинских знакомых вспомнили и те дни эйфории, многосуточного карнавала, и приезд иностранных журналистов, и «Правосудие Свободы». Народный поэт Кубы Николас Гильен, глава UNIAC — Союза писателей и деятелей искусств Кубы — мне доводилось с ним встречаться; знаменитый тровадор — бард, исполняющий свои песни под гитару Пабло Миланес, с которым меня познакомила доминиканка Мину Мирабаль; политический обозреватель правительственной газеты «Гранма» Роландо Бетанкур, с кем вскоре довелось работать над советско-кубинским фильмом, названным мною строчкой из стихотворения Гильена «Взошла и выросла свобода»; и ещё мама Роса, содержательница подпольного гаванского борделя для иностранцев, — во время революции 1959 года она была одной из самых востребованных проституток Гаваны, сразу признавшая барбудос.
— Да, я присутствовал на стадионе во время «Правосудия Свободы», — сказал Гильен. — Судили врага народа полковника Бланко, приспешника диктатора Батисты. У него были руки по локоть в крови! И его приговорили к высшей мере наказания! Его судили по закону! — прокричал Гильен.
