— Чудесно, дорогая Амелина; но умоляю вас — ответьте на мои вопросы. Вы сохранили этот браслет?
— Какой браслет, Бервиль? Что вы хотите сказать?
— Браслет, который я прошу вас вернуть мне… тот, который Сент — Обен и я подарили вам…
— Фи, фи! Просить вернуть подарок! Дорогой мой, это неблагородно!
— Здесь дело не в благородстве. Я вам сказал, речь идет о чрезвычайно важной услуге, которую вы можете мне оказать. Заклинаю вас — подумайте и ответьте мне всерьез. Если этот браслет дорог вам только как украшение, я охотно обязуюсь подарить вам взамен того, который мне нужен, по браслету на каждую руку.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Да нет, это совершенно естественно. Я предлагаю вам это только в моих собственных интересах.
— Как хотите, — заявила Жавотта, встав с кушетки и играя веером, — а мне прежде всего, — я уже вам это сказала, — нужно знать, что вы будете делать с этим браслетом. Я не могу Довериться человеку, который мне не доверяет. Давайте расскажите мне о ваших делишках. Здесь что‑то нечисто, здесь замешана женщина. Я готова биться об заклад — это какая‑нибудь бывшая любовница ваша или Сент — Обена хочет присвоить себе мои вещички. За этим кроются какие‑то размолвки, чья‑то ревность, чьи‑то злостные сплетни. Ну‑ка, признайтесь!
— Уж если вы настаиваете на том, чтобы узнать мои побуждения, — ответил Тристан, желая избавиться от расспросов, — я скажу вам всю правду! Сент — Обен умер, мы были близкими друзьями, как вам известно, и мне очень хочется иметь у себя, на память о нем, тот браслет, на котором выгравированы наши имена.
— Ба! Что вы такое говорите? Сент — Обен умер? Когда?
— Он погиб в Африке, совсем недавно.
— Правда? Бедняга! Я тоже очень его любила. Премилый был человек. Помнится, когда‑то он называл меня своей «розовой красоткой». «Вот моя розовая красотка» — так он говорил; мне это прозвище очень нравилось. А вы помните, как он всех нас забавлял в тот день, когда мы поехали в Эрменонвиль и всё переколотили там в кабачке. Ни одной целой тареЛки не осталось! Стулья мы бросали в закрытые окна, так что перебили все стекла, а утром, как назло, приехало огромное семейство наивных провинциалов полюбоваться природой, — а выщдо так, что кофе с молоком, и тот не в чем было подать.
— Шалая вы головка! — сказал Тристан. — Неужели вы не способны хоть разок внимательно выслушать то, что вам говорят? Мой браслет у вас или нет?
— Этого я не знаю и не люблю, когда на меня наседают.
— Но есть же у вас, я полагаю, ларчик, шкатулка, какое- нибудь хранилище, где вы держите свои драгоценности? Откройте мне этот ларчик, эту шкатулку — вот все, о чем я вас прошу.
Жавотта ненадолго призадумалась; затем она снова села рядом с Тристаном и взяла его за руку.
— Послушайте, — сказала она, — вы понимаете, если этот браслет вам так уж необходим, — я ведь не дорожу такой безделицей. Я питаю к вам дружеские чувства, Бервиль; я все на свете сделала бы, чтобы оказать вам услугу. Но вы должны понять, что мое положение налагает на меня известные обязанности. Возможно, я на днях поступлю в хор Большой оперы, господин барон обещал мне пустить в ход все свои связи. Как бывший префект, он имеет влияние на министров, а господин Аа Бретоньер, со своей стороны…
— Ла Бретоньер? — с раздражением в голосе воскликнул Тристан. — А он тут при чем, черт возьми? Очевидно, он как- то ухитряется одновременно быть и в Париже и в деревне. Там мы никак не можем отделаться от него, и здесь я его нахожу у вас.
— Я вам уже сказала, он — приятель барона. Господин Ла Бретоньер принадлежит к самому лучшему обществу. Да, верно, его имение недалеко от вашего, и он часто бывает у одной особы, которую вы, наверно, знаете — не то маркизы, не то графини, я забыла, как ее звать.
Разве он рассказывает вам о ней? Что это значит?
— Ну конечно, он нам рассказывает о ней. Он ведь видится с ней каждый день — раззе не так? На всякий случай для н*го всегда ставят прибор к обеду; а фамилия этой особы — Вернаж или вроде того; между нами говоря, всякий знает, что сосед да соседка… Э, да что с вами такое?
— Будь он проклят, несносный фат! — воскликнул Тристан; он схватил визитную карточку Ла Бретоньера и принялся яростно мять ее пальцами. — Не сегодня — завтра мне придется поговорить с ним начистоту!
— Ого — го, Бервиль, уж очень вы разгорячились, дорогой мой! Я вижу, вы неравнодушны к этой Вернаж; ладно — давайте заключим сделку: мой браслет — в обмен на ваше признание.
— Стало быть, он у вас?
— Стало быть, вы влюблены в маркизу?
— Довольно шутить! Браслет у вас?
— Как знать? Я этого не сказала. Повторяю, мое положение…
— Блестящее положение! Вам, видно, охота посмеяться! Даже если вы поступите в оперу и будете фигуранткой, с оплатой двадцать су в день…
— Фигуранткой! — гневно воскликнула Жавотта. — За кого вы меня принимаете! Я буду петь в хоре, так и знайте!
— Вы так же не будете петь в хоре, как я! Вам выдадут трико и току и велят шествовать в свите принцессы Изабеллы; да еще, пожалуй, вас по воскресеньям, за ничтожную доплату, будут подымать на блоке в небеса, — это в балете «Сильфида». Что, собственно, вы хотите сказать, подчеркивая ваше положение?
— Хочу сказать и предупреждаю, что ни в коем случае не допущу, чтобы господин барон услышал мое имя в связи с какой‑нибудь темной историей. Я не знаю, в каких целях вы хотите воспользоваться моим браслетом, и вам неугодно открыться мне. Господин барон знает меня только под именем де Розанваль — так называется имение, которое принадлежало моему отцу. У меня, дорогой мой, самые лучшие преподаватели, я обучаюсь пению и не хочу ввязываться в дела, которые могут испортить мне карьеру.
Чем дольше затягивался разговор, тем сильнее Тристана раздражало упорное сопротивление и непонятное легкомыслие Жавотты. Судя по всему, браслет был у нее, быть может хра-: нился в этой самой комнате; но где его найти? Минутами у Три-! стана являлось поползновение действовать наподобие грозил, прибегнуть к угрозам, только бы добиться своего. Но, одумав-< шись, он сказал себе, что все‑таки лучше употребить кротость и терпение.
— Жавотта, милочка, — сказал он, — не будем ссориться., Я свято верю всему, что вы мне сказали, Я тоже ни в коей мере не хочу испортить вам репутацию; пойте в опере, сколько вам угодно, танцуйте даже, если сочтете нужным. Я отнюдь не намерен…
— Танцевать! Это я‑то! Ведь я играла Селимену! Да, дружок, я играла Селимену[8] в Бельвиле, прежде чем уехала в провинцию; директор большого провинциального театра, господин Пупииель, был на спектакле и тут же пригласил меня на роли третьих субреток. Потом я дублировала первых кокеток, играла первые характерные роли и была первой примадонной. И расторгнуть этот контракт меня уговорил Брошар, сам Брошар, — тот, у которого лирический тенор; а Гюстав, он же Ларюэт, гастролировал со мной в Оверни. В нашем репертуаре было только две пьесы — «Нельская башня»[9] да еще «Адольф и Клара»[10], и мы делали сборы по четыреста — пятьсот франков! И вы воображаете, что я пойду танцевать!
— Не сердитесь, прелесть моя, умоляю вас!
— Да знаете ли вы, что я играла с Фредериком[11]? Да, играла с ним в провинции на спектакле в пользу какого‑то там писателя. Правда, роль у меня была небольшая — паж в «Лукреции Борджа», но, как‑никак, я играла с Фредериком.
— Я уже не сомневаюсь — вам не пристало танцевать. Простите меня, ради бога, но, дорогая моя, время идет, вы все отвечаете мне на множество незаданных вопросов, но только не на- тот, который я вам предложил. Покончим с ним, если только это возможно. Скажите: вы разрешите мне сейчас же пойти к Фоссену, отобрать там браслет, цепочку, кольцо — любое украшение, которое может вас порадовать, может вам понравиться, отобрать это и затем прислать или принести вам, как вам будет угодно; взамен чего вы мне пришлете или сами вручите вещичку, которую я у вас прошу и которою вы, видимо, не так уж дорожите?
